Пётр Нестеровский - Перо жар-птицы

Пригнувшись за «максимом», установленным на холме среди молодых сосенок и поливая автоматчиков огнем, прикрывал уходящих в лес какой-то боец в гимнастерке. Рядом лежал бушлат.

В мелколесье вскочил танк. Подминая деревца и кустарник, промчался мимо холма, дал очередь… Пулеметчик схватился за грудь, на миг поднялся и рухнул на хвою.

И как-то разом все утихло. Война ушла далеко с этих мест, а по обе стороны шоссе, в поле и на лесной просеке, лежали лишь тела людей, и по-прежнему моросил дождь.

Над мертвым полем и онемевшим лесом сгущалась тьма, постепенно переходила в ночь.

…Рассветало, а потом выглянуло холодное солнце, осветило поле и верхушки уцелевшего молодняка.

Тут и там появились люди, где в одиночку, где — парами. Обходили лежащих навзничь, склоняясь над одними, шли к другим, снова останавливались.

По лесной просеке шел старик с девочкой лет десяти, одетой в ватник, свисающий до земли, по-взрослому повязанной теплым платком.

Став на колени, девочка вглядывалась в человека, распростертого вблизи дороги.

— Ну що? — спросил старик.

Она отступила в страхе, отрицательно покачивая головой.

Теперь они были у холма, где рядом с «максимом» лежал, уткнувшись в хвою, пулеметчик, прикрывавший отход. На гимнастерке пробивалось темное пятно.

Он пошевелился и чуть слышно застонал.

— Ой! Глядіть, глядіть, діду… живий, — пролепетала девочка и тут же заголосила.

— Цить, дурне! — бормотал старик.

Склонившись над раненым, он ближе подтянул бушлат и осторожно перевернул его лицо кверху.

— І правда, живий.

Сжав руки и сцепив зубы, девочка следила за каждым движением старика.

— Діду, дивіться, — і нога…

Через обмотку тоже проступала кровь.

— От що… — поднялся старик, примерясь глазом к бушлату, — біжи за рядном і щоб баба прийшла… Сам не донесу.

Девочка бросилась со всех ног.

Тускло мигала коптилка, чуть освещая стены, низкий потолок и женщин у стола — Люду и двух соседок. Старшая тасовала карты, вторая — моложе, поплевывая на пальцы, все подтягивала фитиль коптилки.

— Сейчас, Антоновна, — сказала Люда и, набросив платок, выбежала из комнаты.

Было холодно, разгулялся ветер, предвещая снег, а скорее всего метель. Фонари на улице не горели, и ущербная луна, выглядывая порой из-за туч, бросала слабый свет на голые стволы в саду.

Варя отбивала топором доски ограды. Потом, уложив на землю, раскалывала их вдоль на щепы.

— Варвара Семеновна, дайте я… — сказала Люда, кутаясь в платок.

Варя подняла голову:

— Иди домой. Меня увидят — ничего, а тебя… сама знаешь.

И снова принялась за дело. Постояв секунду-другую, Люда вернулась в дом.

Младшая кивнула на патефон:

— Завести бы…

Старшая подвинула Люде стул.

— Садись, — и стала раскладывать карты.

В «буржуйке» — нехитром сооружении из кровельного железа, каждый раз возникающем в такие годы из небытия, догорал огонь.

— Сердце твое неспокойно и печалится, — колдовала Антоновна, — но карта падает хорошая. Видишь, червонный валет? Это он… А выходят ему большие хлопоты, дальняя дорога, тревожное ожидание и все-таки вернется домой. Вот, посмотри, упало на дом… Богатая карта, Людочка!

Вошла Варя с охапкой щеп, села на диван.

Люда стала обламывать щепки о колено, заталкивать их в «буржуйку», раздувать огонь.

— А теперь тебе, Варенька, — сказала Антоновна, тасуя колоду. — Что было, что будет, чем сердце успокоится… Сначала — на твоего, трефового, а потом — на Степу, Павлушу…

— Не нужно, ни к чему это, — покачала головой Варя. И улыбнулась. — Сегодня я их во сне видела, всех троих. Коля по полю шел, а Степа с Павликом…

Во дворе послышались голоса, Люда вздрогнула. Озираясь на нее, Варя подошла к окну, стала вглядываться. Голоса умолкли.

— Ушли, — сказала она с облегчением. — Вы посидите, а я — в погреб, воды им отнесу.

— Давно дома была, Людочка? — спросила младшая.

— А домой ей не надо, — ответила Варя. — Здесь спокойнее.

— И то правда, — подтвердила Антоновна. — Упаси бог…

Зачерпнув из ведра, Варя вышла.

— И зачем вы их держите? — пожала плечами Антоновна. — Самим есть нечего, а они птицу…

— У нее спросите, — понизив голос, сказала Люда.

— Еще б кур, гусей, — вставила младшая, — это я понимаю, а то… Главное, если узнают — подумать страшно… На Кузнечной всю семью из-за голубей этих… и крошек малых — без пощады.

Вернулась Варя.

— Побереглась бы ты, Варюша, — сказала Антоновна. — Слышишь, что Катя рассказывает…

— Про Кузнечную? Слыхала, как не слыхать!

— Просил он тебя, что ли?

— Просил — не просил, но хочу, чтобы целы были, когда вернется.

— А еще, — продолжала младшая, — на Тверской тоже всю семью в расход. Виноградского Исаака прятали. Того, что с деревообделочной, может, помните?

— Будет тебе, Катя. И так тошно, — прервала ее Люда.

— Ну, пора нам, — поднялась Антоновна.

— Посидели бы еще, — сказала Варя.

— Время.

Во дворе послышались шаги. Все встрепенулись. Постучали. Сначала тихо, затем сильнее.

Варя медленно шла к дверям. Открыла одни, те, что в тамбур, потом — другие, наружу…

У порога стоял Павел…

За окнами садилось солнце, а в хате, у стола под образами, сидело трое — старик, тот самый, что после боя пришел вместе с внучкой на лесную просеку, старуха, несмотря на летнюю пору, одетая в ватник, и Логвин, в серой домотканого полотна сорочке.

— Ви їжте, їжте, Колю, — говорила старуха, подвигая Логвину миску.

— Спасибо, Ольга Васильевна.

— Дорога далека, сами знаєте, а здоров'я у вас… Побули б ще, їй-право! Ну, куди вам такому?

— Пора, Ольга Васильевна. Не могу больше.

— Чого б це я знову про те саме? — сказал старик. — Переживає, значиться, чоловік і за ним там переживають, чисто як ми…

— Ой, Володю, Володю! — вздохнула старуха. — Може, і він десь… Хоч би який, аби живий вернувся. — И, взглянув в окно: — Любку жалко. Вам з гори не чути, а воно, сердешне, прокинеться серед ночі і все — «тато», «тато»! Знову ж, як за мамкою убивалося.

— Більше лісом йдіть, дороги обминайте, — сказал старик. — А яке село буде, так краще надвечір. Щоб мало хто бачив. Діла, знаєте, які!..

В хату вошла Люба — девочка, что была с ним на просеке.

— Ну?

— Нікого, діду, — зашептала она, оглядываясь на окна. — Всі до Клавки подалися.

— Це до утра гуляти будуть, — усмехнулся старик. — Що ж, значиться, пора, Матвійовичу. Заждіть…

И вышел во вторую половину.

— Я у вікно глянула, а Клавка самогону несе аж літру, — продолжала Люба.

Логвин поднялся из-за стола. Грузно опираясь на палку, сделал несколько шагов. Левая рука держалась на повязке.

Старуха покачала головой:

— Побули б ще, Колю.

— Дойду, Ольга Васильевна. Если бы не вы… Вы мне как мать родная…