Пётр Лебеденко - Черные листья

Павел улыбнулся, покачал головой:

— Чудила ты, Никита Комов. Если хочешь знать, я тебя на десяток вполне здоровых не променяю. Думаешь, не знаю, как ты работаешь? А вот лечиться со временем заставлю. И никуда ты от меня не денешься.

Никита пожал плечами:

— Это чем же я тебе приглянулся? Встретил-то я тебя не с хлебом-солью. Или думаешь через Никиту Комова к другим грозам ключик подобрать? Угадал?

Павел опять покачал головой:

— Ладно, Никита… Со временем поймем друг друга. А на нишу сегодня не пойдешь. Точка.

Машинист струга заметно нервничал.

Может быть, оттого, что горный мастер Селянин нет-нет да и приползет к приводу и внимательно начнет приглядываться ко всему, что делает машинист, будто не доверяет ему или изучает его — изучает каждое его движение, каждый жест. А к чему тут, собственно, приглядываться, что тут изучать? Нажал пусковую кнопку, пошла машина — и будь здоров, сиди и слушай, как она уголь режет, гляди, как по рештакам глыбы антрацита ползут…

А он, горный мастер, все же приглядывается. И молчит. Не поймешь: доволен, нет ли? Смотрит на часы-хронометр, что-то чиркает в блокноте, что-то сверяет. Сказать ему пару горячих слов? Иди-ка ты, мол, отсюда подальше, не мозоль глаза, не выказывай тут своим блокнотиком и часами-хронометром ученость — без тебя грамотные!

Машинист струга считает себя до некоторой степени в жизни обиженным. Во-первых, фамилия — Голопузиков. Какой же это гад и в какие сволочные времена мог придумать такую пакостную фамилию? Поддирой бы ему, этому типу, по черепу, чтоб знал, как над людьми издеваться! Голопузиков! Это же надо!..

Во-вторых — имя… Отца машиниста струга Голопузикова звали Елистратом. Тоже ни шик, но все же русское, человеческое. Добрый, видать, был мужик, потому, наверное, и чувствовал свою вину перед сыном за пакостную фамилию…

Мать рассказывала: «Когда ты, сынок, родился, отец заметался туда-сюда, забегал, засуетился: какое ж имя дать сыну, чтоб, значит, сгладить это самое Голопузиков. Решили вместе: назовем по деду — Иваном. С тем и пошел твой батя в документ записывать. Ну, шел, шел, по дороге заглянул в пивную, ахнул там с дружками, а один проходчик возьми и подскажи: читал, дескать, книжку, вот такую интересную, про английского короля Ричарда Львиное Сердце. Силен, говорит, был король, что выпить, что мечом кого-нибудь проткнуть, но все, мол, за народ. Герой!

Батя и загорелся. Здорово, черт подери, — Ричард Львиное Сердце… Ну, всей пьяной компанией и решили записать тебя Ричардом. Такие дела…»

Чудненькие дела, ничего не скажешь. Знакомишься с девчонкой, представляешься: «Ричард». А она, конечное дело, вскидывает брови: «Ричард? О-о! А фамилия?» — «А фамилия — Голопузиков». — «Ха-ха-ха! Вы шутите?»

В шахте тоже частенько зубоскалят: «Эй, Ричард Львиное Сердце — Голопузиков, когда своих рыцарей в поход поведешь? Правду говорят, будто тебя орденом Подвязки наградили?.. Подвесь его Усте выше коленки, она тебе спасибо скажет!» Паразиты! Не доходит до них, что человеку такие шуточки — как острый нож в сердце…

Однажды — Ричард до сих пор все помнит в мельчайших подробностях — его портрет поместили на доску Почета. Парень как парень — голубые мечтательные глаза, вьющиеся волосы цвета спелых каштанов, в меру широкие плечи и мускулистая шея, в общем, есть на что посмотреть. И смотрели. Он сам видел: подошла к доске Почета одна девушка, другая, третья, на все портреты — мельком, на его — пристально так, даже слегка задумчиво и взволнованно. Глядят, глядят, а потом как прыснут! «Маруся, читай: Го-ло-пу-зи-ков! Умора!» — «Нет, ты читай дальше: Ричард! Ричард Елистратович Голопузиков! Не хотела бы я стать Голопузиковой, а ты?»

Вот тут-то и воспылало горячее сердце Голопузикова от лютой обиды на весь этот трижды грешный мир, в котором так много зла и несправедливости. Стремительно подошел к доске Почета, презрительно взглянул на девчат и сказал:

— Дуры вы набитые, ясно? Га-га-га, га-га-га! Ржете, будто стадо диких кобылиц. А ну-ка сматывайте отсюда, мустангши, пока я вам физии не подкрасил!

Думал, что их сейчас точно ветром сдует. Да не тут-то было: девушки, по всему видать, оказались из шахтерского сословия — не робкого десятка. Одна — с кудряшками, тоненькая, живая вся, как ртуть, — повернулась к нему на остром каблучке, сперва на него взглянула, потом на портрет — зырк-зырк! — и Марусе:

— Так это ж он и есть, Ричард Голобрюхенький, видишь? Собственной своей персоной.

— Голобрюхенький! Ха-ха-ха! Не Голобрюхенький, Томка, а Темнопузенький. Или как там написано?

И третья вступила в разговор:

— А я знала одного шахтера с фамилией Пузолазиков. Тоже похоже. Пузолазиков, Голопузиков… Умора!

Драться с ними, что ли? В сердцах сплюнул на землю, про себя крепко выругался и ушел. А поздно вечером, когда совсем стемнело, тайком, будто ночной вор, подкрался к доске Почета и содрал с нее свой портрет. Чтоб и духу не было! Тарасову же, после того, как тот дознался, чьих это рук дело, напрямик заявил:

— Лучше, если еще заслужу, в приказах отмечайте по-скромненькому, а не на досках Почета. Иначе буду работать вполсилы, это мое последнее слово…

Да, не шибко повезло в жизни машинисту струга Ричарду Голопузикову, не шибко. И сколько ни убеждали его умные люди: плюнь ты на все это, дело ведь в том, чем украшаешь свое имя, — Голопузиков отрешиться от мнимого своего позора не мог, а менять фамилию не хотел лишь по одной причине — нельзя, думал он, зачеркивать память о своем отце, не имеет он на это никакого права. И нес он свой тяжкий крест, и знал, что будет нести его до конца.

…Горный мастер снова подошел к приводу, спросил у машиниста:

— Знаешь, сколько струг должен проходить за одну секунду?

— По идее, — ответил Ричард, — один и восемь сотых метра.

— По идее? Почему — по идее?

— Ну, по разным там выкладкам. По теории, значит.

— А практически? Сколько он проходит практически?

Голопузиков покосился на хронометр, который Павел зажал в левой руке, мельком взглянул в блокнотик, испещренный мелкими цифрами. И недовольно проворчал:

— Не секунды и метры, товарищ инженер, добываем, а уголь. Уголь считать надо, а не секунды и метры. Или теперь на нашем фронте все пойдет по-другому? Все по-новому пойдет?

— По-новому, Ричард, правильно ты говоришь.

— Секунды и метры будем считать?

— Секунды и метры. Не нравится?

— Дело горного мастера. Мы люди подчиненные. Скажут нам: считайте звезды на небе — будем считать… Когда на-гора́ поднимемся.

— Звезды пускай астрономы считают, Ричард. А нам с тобой придется другим делом заниматься. Какая протяженность лавы, знаешь?

— Знаю. Сто восемьдесят.

Павел снова взглянул в блокнот: