Пётр Лебеденко - Черные листья

И он побеждал. Уверенно, смело, как человек мужественный и целеустремленный. А рядом с ним, почти точь-в-точь повторяя его движения, работал Семен Васильев. Обычно скептически настроенный, в минуты, когда он как бы внутренним чутьем ощущал азарт Никиты, Семен и сам преображался. Кажется, он даже и не испытывал особой усталости, хотя у него так же, как и у Никиты, черные струйки пота стекали по лицу. А может быть, он просто забывал о своей усталости или боялся показать ее, потому что ему было бы стыдно перед Никитой.

Как ни странно, но уже через несколько минут вместо досады, охватившей Павла при виде массива ложной кровли, пришло удовлетворение тем, что им довелось с ней изрядно помучиться. Пожалуй, Павел вот только сейчас по-настоящему и поверил в своих людей, вдруг как-то совсем близко узнал каждого из них, и на душе у него стало легко. В конце концов, эта непредвиденная задержка не только никого не расхолодила, а, наоборот, заставила мобилизоваться, притом без принуждения, и это было для Павла весьма важным обстоятельством.

Правда, еще через несколько минут он подумал: «А на чем, собственно, основывался этот порыв? Осознанный он был или нет?» Павел по себе знал: иногда шахтера толкает на такой порыв и чувство озлобления против неожиданной слепой силы. Вот спорится, спорится у шахтера дело, а потом вдруг — пошла порода, ложная кровля, вода, и шахтер сам становится почти слепым от бешенства, готовым на все, лишь бы сбросить с себя груз этого озлобления и в драке с той силой, которая встала на его пути, найти успокоение…

Однако Павел верил (а может, заставил себя поверить), что сейчас людьми руководят совсем другие чувства. Когда Ричард вновь пустил струг, Селянин заметил, с каким удовлетворением Никита Комов и находящийся рядом с ним Чесноков провожали глазами глыбы антрацита, словно уплывающие по конвейеру к штреку. А сверху (его пай был где-то посредине забоя) Семен Васильев закричал:

— Ну, понеслась душа в рай! Теперь жми, Голопузиков, жми до сорокового пота!

Никита подполз к Селянину, полежал с минуту, отдыхая, потом сказал:

— Я как-то на «Майской» был, спустился поглядеть на работу Чиха. Вначале посмеялся: «Работают, как ошалелые! Жил своих не жалко, что ли?» А потом про себя подумал: «А я тоже так смог бы. Выдержал бы». Ты как считаешь, инженер, дотянем мы до бригады Чиха? Не по тому, сколько тонн на-гора́ отправим — у них же пласт в два раза мощнее нашего! — а, так сказать, морально. Дотянем, нет?

— А ты сам как думаешь? — спросил Павел.

— Я? У меня, инженер, помимо всего прочего, есть такая штука, как рабочая гордость. А о чем она говорит человеку? Если ты хуже других — полкопейки цена тебе на старой барахолке.

Сделав ручкой, Никита уполз в темноту забоя, а Павел направился к приводу струга. Кажется, ни разу за последние месяцы у него не было так хорошо на душе, как в эту минуту. Прислушиваясь к знакомым звукам шахты, он мечтал сейчас только об одном: пусть всевозможные неполадки встретятся завтра, пусть какая-нибудь неизбежная беда придет через день, через два, лишь бы сегодня ничто не омрачало его радости…

И в это самое мгновение до него донеслось злое, полное бессильной ярости:

— Цепь! Цепь оборвалась, сволочь!

В забое сразу наступила тишина, и было лишь слышно, как где-то недалеко оседает кровля. То будто тяжело, по-человечески вздохнет, то прогрохочет громом…

Павел сказал Никите Комову:

— Будем менять звено в цепи.

— Ничего не выйдет, — ответил Никита. — Уже сто раз меняли, клепали, как говорят, переклепали, остались одни дырки от бубликов.

Он минуту-другую помолчал и вдруг закричал на Павла, словно тот был непосредственным виновником происшествия:

— Такими цепями, как у нас делают, только новогодние елочки украшать! Сколько они кровушки шахтерской испортили, знаешь, инженер?

— Знаю, — коротко ответил Павел. — Знаю, Никита.

Лежа на боку рядом с оборвавшейся цепью, Павел испытывал такое чувство, словно в нем самом что-то вдруг оборвалось и отдалось внутренней болью, которую он не мог заглушить. Ему, конечно, не в чем было себя обвинить — скребковые цепи рвались и до него, и никто этого до сих пор никому в вину не ставил, но он не мог отрешиться от мысли, что эта новая неудача опять выбьет почву из-под его ног и ему придется начинать все сначала.

К нему подполз Лесняк, лег на спину и, закинув руки за голову, сказал:

— Люблю тишину. Вот такую: ни звука, ни шороха. А ты?

Павел ничего не ответил.

— В такой тишине, — продолжал Лесняк будто бы мечтательно, — чувствуешь себя счастливым покойничком. Само слово «покойничек» откуда пошло? От корня «покой». Скажешь, нет? Вот лежим мы тут с тобой, никем и ничем не тревожимые, и наслаждаемся, как настоящие покойнички. Чем не жизнь?

— Да замолчи ты! — крикнул Павел. — Покойничек! Знаешь, сколько теперь лава стоять будет?

— А мы кто — металлурги? — Лесняк тоже закричал, и Павел понял, что и у него, у Лесняка, нервы накручены и что разговорчиками о тишине и покойничках он старается притушить в себе чувство, похожее на ярость. — Мы кто, я спрашиваю, металлурги? Никита правильно говорит: такими цепями, как у нас делают, только новогодние елочки украшать! Кричим, кричим: мы, дескать, скоро весь космос покорим… Это, конечно, здорово!.. Но и дела земные забывать нельзя!.. Приличных цепей не могут сделать, паразиты! Черкнуть вот телеграмму кому следует: сделайте соответствующий втык тем, кто металлургией занимается, да такой втык, чтоб всю жизнь помнил!

— Высказался? — спросил Павел.

— Не высказался. Думаешь, мы не в курсе, как наш Министр с Минтяжмашем воевал? Ну вот, отвоевали свои заводы, а дальше что? Где цепи? Или это дерьмо тоже цепью называется? Чего молчишь? Не согласен? Так я тебе вот что скажу: будь я самым что ни на есть высочайшим начальником, у меня кое-кто поплясал бы. Вызвал бы в свой кабинет главного металлурга и спросил бы: «Ну как, дорогой товарищ, с работой справляетесь?» — «Так точно, высочайший начальник, все в ажуре, стараемся…» — «А что слышно насчет цепей? Не рвутся?» — «Никак нет, таких случаев в нашей практике давно не встречается…» — «Гм-м… Что ж ты, паразит, шарики мне вкручиваешь? Вчера только с шахты «Веснянка» депеша срочная пришла. Устя у них там остановилась из-за твоих дерьмовых цепей… Ну?.. Не рвутся?.. Почему металл такой даешь? Во время войны броню на наших танках никакой снаряд не пробивал, знаешь об этом? Ледоколы наши сейчас под полюсом айсберги крушат — из какого металла они сделаны, знаешь? А скребковые цепи, по-твоему — тьфу? Бери ручку и пиши: «Ввиду моего полного несоответствия прошу разжаловать меня вплоть до третьего помощника сталевара…» А теперь кругом — ар-рш! И чтоб духу твоего тут не было!»