Пётр Лебеденко - Черные листья

И все же этот человек вызывал в Павле искреннее чувство симпатии. Может быть, за его преданность Никите Комову. Редкую преданность, какую не так-то часто и встретишь. Семен в буквальном смысле слова боготворил Никиту. Он готов был оберегать его от всего, что так или иначе могло доставить Никите неприятность, он в любое время готов был подставить свои плечи, чтобы переложить на них Никитину ношу. И все это делал совершенно бескорыстно, по возможности незаметно для самого Комова. Потому что знал: стоит Никите что-то заподозрить — и тут скандала не избежать.

Павел сам недавно был свидетелем такого скандала. Как известно, рабочему очистного забоя на подготовке ниши платят больше, чем на остальных работах: там в основном приходится применять физическую силу и выдерживать подчас огромное напряжение. Никита же не всегда мог это сделать. Не потому, что он вообще был физически слаб: застарелая болезнь желудка порой на время обессиливала его. И хотя он всегда старался скрыть свой недуг, Семена Васильева провести не мог. Тот был постоянно начеку, словно нянька, опекающая капризного ребенка.

На этот раз Семен тоже заметил, что его другу стало хуже. Не долго раздумывая, он при всех заявил:

— Братцы, дайте заработать. Деньги нужны позарез, решил сеструхе помочь кооперативную квартиру купить. Буду вкалывать — дай боже!

И он начал вкалывать. И раз просится на нишу, и второй, и третий, и все в основном вместо Никиты Комова. А тот, ни о чем не догадываясь, даже рад такому счастливому стечению обстоятельств. Правда, нет-нет да и скажет Семену:

— Чего жилы рвешь? У сеструхи твоей законный муж существует, ему что — кооперативная квартира до фонаря? Вместо того чтоб баклуши в Госстрахе бить, на шахту бы вкалывать шел.

Семен отвечал:

— Это точно. Так у него ж брюхо жиром заросло, он в забой не пролезет. А сеструху жалко.

И вот наступил день получки. Никита, расписавшись в ведомости, получил сто шестьдесят два рубля, сунул деньги в карман и совсем было вышел уже на улицу, как вдруг его что-то осенило, он остановился, точно вкопанный, с минуту над чем-то поразмыслил и снова вернулся к кассе. Семену деньги еще не выдавали, но у окошка кассы он стоял теперь третьим — вот-вот его очередь.

Увидав Никиту, он спросил:

— Ты чего вернулся? Три копейки недодали, что ли?

Никита молча стоял рядом с ним, так же молча продвинулся вперед, когда очередной отошел в сторону.

— Гляньте, братцы, добровольная охрана у Семена Васильева появилась, — не очень весело усмехнулся Семен. — Сопровождать домой будешь, чтоб бандюги получку на дороге не отняли?

— Продвигайся, — сказал Никита.

И когда перед Семеном положили ведомость, взглянул на нее и как бы про себя заметил:

— Сто шестьдесят два рубля… Ты, Семен, сказкам веришь?

— Каким сказкам?

— Про белых бычков и про чудеса в решете? Или, к примеру, про то, как Никита-дурачок чуть на гнилую приманку не клюнул?

— На какую приманку? — поняв уже, что Никита разгадал все, и теперь выигрывая время, спросил Семен. — О чем речь, товарищ Комов?

Никита мертвой хваткой вцепился в руку Семена, поволок его в бухгалтерию. И там все окончательно разъяснилось. Оказывается, Семен все это время ловчил: чуть ли не кланяясь в ножки кому следует, упрашивал свою работу на нише писать поровну с Никитой. И тут началось. Никита взорвался так, что его было не узнать. Разъяренный, злой, кричал на Семена:

— Подкармливать Никиту Комова решил? Милостыньку протягиваешь? Я тебе голову за это откручу, благодетелю! Понял? Понял, балда, или нет?

— Понял. — Семен стоял перед ним, словно нашкодивший школьник, на него жалко было смотреть. Он боялся даже глаза поднять на своего друга и только невнятно лепетал: — Понял. Все понял. Больше не буду, Никита, век мне солнца не видать. По дурости это своей, думал, не догадаешься.

— Индюк думал, думал да и сдох! — продолжал Никита. — Выходит, и в твоей голове мозгов не больше, чем у индюка.

За Семена вдруг вступился звеньевой Сергей Чувилов:

— Чего расшумелся, Никита? Человек добра тебе желает, как брат родной, а ты… Постеснялся бы, совесть бы поимел…

— Совесть?! — закричал на него Никита. — Ты, небось, тоже руку к благодетельству приложил? Тоже, как брат родной, добра мне пожелал?

Дело кончилось тем, что Никита твердо заявил: полмесяца буду вкалывать на нише, и все будет писаться Семену. Точка. Если начальство на это не пойдет — ухожу на другой участок. Никиту Комова везде возьмут…

Вот такие это были люди. Все разные, все друг на друга непохожие, подчас строптивые, задиристые, но Павел в каждом из них искал и находил больше хорошего, чем плохого, и цеплялся за это хорошее, хотя вовсе и не собирался закрывать глаза на то, что было в человеке скверным.

Два или три раза Ричард все же останавливал струг — без этого, конечно, было нельзя. Но Павел видел: это не только не радовало шахтеров, они теперь и сами уже испытывали досаду на того, кто в той или иной мере был повинен в задержке. Ругаясь, ползли по забою помочь закрепить кровлю, расчистить скребковый конвейер от завала, разбить упавшую рядом с конвейером глыбу антрацита. Когда вдруг сплошняком пошла ложная кровля и Павел в отчаянии подумал, что вот теперь и опустят шахтеры руки, начнутся разговорчики о невезении и все застопорится, взятый темп замедлится, Никита Комов, проползая мимо Павла с поддирой в руках, сказал:

— Ничего-о, Селянин, не такое видывали!

Он оглушительно свистнул, и к нему сразу же устремились и Семен Васильев, и Чувилов, и помощник машиниста струга Григорий Чесноков, бывший моряк, парень с железными мускулами и бычьей шеей, которого, с легкой руки Никиты Комова, все звали «цыпленком». Почему Никита так его окрестил, он и сам не знал, однако бывший моряк был человеком настолько добродушным, что лишь посмеивался и обижаться на это прозвище вовсе не думал…

Ложная кровля — вещь не только неприятная, но и весьма опасная. Она в любую минуту и в любом месте может внезапно обрушиться, и беда шахтеру, если он зазевается или допустит ошибку. Возможно, Александр Семенович Шикулин и преувеличивал, но все же в его словах, когда он говорил: «Шахтер и минер ошибаются только раз», была какая-то доля правды.

Наравне со всеми работая лопатой и поддирой, Павел следил, чтобы шахтеры не «зарывались» — энтузиазм энтузиазмом, но излишне рисковать он позволять не собирался. Особенно надо было следить за Никитой Комовым и Семеном Васильевым. Первый, когда загорался, ни перед чем уже не останавливался, а второй, как правило, шел за ним по пятам.

Никита работал красиво. Сбросив куртку, полуголый, мокрый от пота, он ловко орудовал поддирой, и хотя рядом с Григорием Чесноковым его можно было принять за щуплого подростка, он все равно казался сейчас и сильнее моряка и, пожалуй, мужественнее. У него была необыкновенная реакция, он словно врожденным инстинктом предугадывал грозящую ему опасность, мгновенно уклонялся от нее, принимая какие-то фантастические позы, и все это было похоже на поединок со слепой силой, которую Никита должен был победить.