Пётр Лебеденко - Черные листья

Но она тут же прогнала от себя эту показавшуюся ей самой нелепой мысль и ответила:

— Нет.

Нет, она не могла остаться. Потому что все же понимала: страх перед одиночеством — это не то чувство, которое соединяет человеческие судьбы. И возникшая между нею и Кропотниным взаимная симпатия — это просто затмение, которое рано или поздно исчезнет. «А что останется?» — спросила Клаша у самой себя.

И ничего не ответила.

Дней десять или пятнадцать они не виделись. Нельзя сказать, чтобы Клаша совсем не думала о художнике. Но она сама удивлялась тому, как спокойно, без малейшего волнения вспоминает и его самого, и ночь, проведенную в его доме. Вот если бы так же спокойно, без всякого волнения она вспоминала Павла! А ведь Павел никогда не относился к ней с таким теплом, ни разу не сказал ей ни одного ласкового слова. И все же он, а не Кропотнин занимал все ее мысли, в его, а не в чей-то другой дом Клаша вошла бы для того, чтобы навсегда там остаться…

Кропотнин между тем решился на шаг, который, по его мнению, должен был привести к развязке его отношений с Клашей. К развязке, для него желательной, и, как он считал, естественной и необходимой. Дождавшись как-то Клашу у выхода из университета, он предложил ей пойти пообедать в ресторан. По его взволнованному и решительному виду Клаша поняла: он хочет сказать ей что-то очень важное, выношенное и обдуманное им за то время, что они не виделись.

Клаша смутно догадывалась, о чем он будет с ней говорить, и в первую минуту хотела отказаться от приглашения. Но тут же подумала, что не имеет никакого морального права оставлять Кропотнина в неведении и заставлять терзаться неопределенностью. «Какая разница — когда?! — подумала она. — И зачем все это оттягивать?»

Они заняли столик на летней веранде, откуда открывался широкий вид на Дон, далеко разлившийся после обильных дождей и низового ветра, пригнавшего воду с моря. Вербы на другой стороне реки стояли будто по плечи погруженные в тихие волны, и отсюда казалось, что они весело плещутся обнаженными руками в зеленоватой воде. За поймой Дона горели камыши, ветер нес к реке густые клубы дыма, а здесь они растекались вдоль пологого берега, окрашивая густую траву и перевернутые вверх дном рыбачьи байды в дымчатый цвет. Изредка к небу взлетали языки пламени, и вниз падали веера искр, постепенно гаснущих и похожих на черные хлопья пены.

Посередине реки, рядом с фарватером, быстро шли байдарки-четверки. Брызги, стекающие с весел, насквозь пронизывались солнцем, и казалось, будто в воду падают разноцветные стекляшки. А след за байдарками тянулся к самой излучине и тоже разноцветно блестел, словно это была упавшая на воду радуга.

— Наверное, нигде больше не встретишь такой красоты, как на Дону, — сказала Клаша. — Вы хорошо ее чувствуете?

Кропотнин улыбнулся:

— Кто-то другой, наверное, спросил бы: «Вы хорошо ее видите?» А ведь видеть красоту мало, ее действительно надо чувствовать. Но…

Он почему-то не договорил и надолго замолчал. Клаша спросила:

— Что — но?

— Я хотел сказать, что красоты вне наших чувств не бывает. Так, по крайней мере, мне кажется. Представьте себе вот такое: вы идете за гробом близкого вам человека, а по сторонам — яркая зелень, сочные краски цветов, синее-синее небо и далекая дымка, как мираж в пустыне… Увидите, почувствуете ли вы всю эту красоту в минуту вашего печального шествия?

— Конечно, нет! — согласилась Клаша. — Но почему именно такой мрачный пример?

— Не знаю, — признался Кропотнин. — Сказал первое, что пришло в голову. Может быть, какие-то ассоциации. Или предчувствие…

— Предчувствие чего? — спросила Клаша.

Он положил руки на стол и смотрел теперь только на них, опять надолго замолчав. Потом, подняв глаза на Клашу, проговорил очень тихо, но твердо и решительно:

— Клавдия, я хочу обратиться к вам с очень важной и большой просьбой. Возможно, вам не надо отвечать на нее тут же, я буду ждать вашего ответа сколько угодно, только не отказывайте сразу, не обдумав и не взвесив того, о чем я хочу просить. Скажите, Клавдия, согласитесь ли вы стать моей женой? Последнее время я совсем не могу без вас. Не могу без вас ни одного дня, ни одного часа… Я все забросил, понимаете? Работу, книги, друзей — все! Я ничего не делаю и ничего не хочу делать, потому что думаю только о вас. Поверьте, Клавдия, это не преходящее чувство, я хорошо себя знаю… Поэтому и прошу… Вы меня слышите, Клавдия?

Клашу поразила та искренняя страстность, с которой говорил Кропотнин. Конечно, он не обманывался в своих чувствах, они действительно были глубокими и, как часто в таких случаях бывает, ему не хотелось верить, что Клаша их может не разделить. А она только сейчас по-настоящему поняла, что и своим сочувствием к нему, и мягкостью, и более чем дружеским отношением сама взрастила его чувства и вольно или невольно утвердила в нем какую-то надежду, которую теперь необходимо разрушить.

Еще день-два назад ей казалось: вот встретится она с Кропотниным, просто все ему объяснит, и он так же просто все поймет, и ни у него, ни у нее не останется никакого осадка, потому что в конце концов ничего особенного в их отношениях не было, и незачем эти отношения усложнять.

Сейчас, глядя на взволнованное лицо Кропотнина, видя в его глазах и тревогу, и надежду, Клаша испытывала такое ощущение, будто она должна выступать в роли чуть ли не палача, в руках которого находится судьба человека. Как же она должна решить эту судьбу? И только ли решается судьба Кропотнина? А ее собственная?

Кропотнин сказал:

— Я понимаю вас, Клавдия… Для вас все это неожиданно и сказать «да» или «нет» не так-то просто. Может быть, сейчас не надо ни о чем говорить? Пройдет время и тогда… Я подожду…

— Зачем же ждать, — ответила Клаша. — Время ничего не изменит. Не стану кривить перед вами душой — не так уж для меня неожидан этот разговор. Но все равно мне нелегко. Наверное, в чем-то я сама виновата, отсюда и тяжесть…

Она поднялась из-за столика, подошла к краю веранды и облокотилась о перила. Камыши за поймой Дона продолжали гореть, но языки пламени уже не взвивались так высоко, и клубы дыма стали светлее, вытянулись длинными полосами, и теперь казалось, будто они прилегли на землю, успокоились и застыли. Байдарки успели скрыться за поворотом, однако след их еще змеился по совсем спокойной реке, хотя различить его становилось все труднее. Потом Клаша увидела какое-то необычное движение на песчаном пляже. Сперва в одиночку, а затем группами и целыми толпами люди быстро шли к мосту и к причалам катеров, бежали к лодкам, вытащенным на отмель. Пляж заметно пустел, хотя о причине этого Клаша догадалась лишь спустя минуту, когда случайно взглянула на запад. Оттуда, закрывая весь горизонт, выползала огромная черная туча, и уже было видно, как ее прочерчивают изломанные молнии.