Александр Поповский - Испытание временем

Сына звали Нухимом. В те годы, когда он разучивал с детьми Библию в хедере, а по пятницам заливался нежными мелодиями праздничных молитв, к имени его почтительно прибавляли «реб», но с тех пор, как он распустил учеников и занялся бог весть чем, его зовут Нухим или «сумасшедший Нухим». Некоторые извлекли на свет божий его фамилию и с насмешкой называют «товарищ Дрейкоп».

Напрасно прежнего меламеда пытались вернуть на путь истинный синагогальный староста, кантор и раввин, члены общины, почтенные евреи, правнуки цадиков. Он был непреклонен. Никто толком не знал, чем занимается прежний меламед. Поговаривали, будто он злоупотребляет кабалой и по ночам связывается с потусторонним миром, ищет одну из семи тайн, известных только богу. Досужие люди пытались выведать у матери, над чем мудрит Нухим, — и тщетно. Сура вскидывала руки к небу и горько улыбалась.

— Откуда мне знать, разве он скажет? Боже, за какие грехи послал ты мне сына — разбойника и кровопийцу! Знал бы отец, что стало с его любимцем, — он перевернулся бы в гробу. Дедушка, да откроются пред ним врата рая, был набожным и честным евреем, отец — безгрешной душой, а он сущий сатана, петля на шее бедной матери. Я говорю ему: брось, больше того, что сделали наши цадики, ты не сделаешь, грешный человек, где тебе до чудес, — а он…

Евреи выражали ей свое сочувствие, внутренне довольные, что их дети не похожи на отступника Нухима.

Таинственная деятельность прежнего меламеда заинтересовала заведующего школой. В маленькой комнатке, тусклой и тесной, он увидел смущенного Нухима за столом, уставленным инструментом, коробочками с винтиками, колесиками, и рядом горестно плачущую мать.

Сколько местечковые проныры ни подглядывали, они ничего не узнали, потому что Сура была мудрее их. Завидев кого-нибудь у своих дверей, она с горькими причитаниями бросалась ему навстречу:

— Войдите, прошу вас, взгляните на человека, который заживо родную мать в могилу гонит. Так целыми днями и ночами сидит он, не про вас будь сказано, словно в болячках. Что ему мать и люди, я святая, если все выношу.

Непрошеный гость уходил, Сура закрывала дверь и нежно-нежно, словно про запас у нее был другой голос, упрашивала сына.

— Сердце Нухим, ты ничего еще сегодня не ел, отведай куриную печеночку. Покушай, родной, я прошу.

Пока сын ел, мать извлекала из своих тайников огрызок яблока, остатки компота или сушеную сливу. Осторожно, едва слышно, точно опасаясь вспугнуть его аппетит, она придвигала тарелку, бесшумно уходила и возвращалась.

— Я просила тебя, душенька, надеть чистые носки, твои уже очень износились. Штопка вышла на славу. У тети Рейзл я достала такого же цвета нитки, и, поверишь, носки будто новенькие. Переодень, сынок.

Голос матери спадает до шепота, никто не должен ее услышать, не то, храни бог, ее перестанут уважать и кормить. Тете Рейзл она сказала, что нитки нужны ей самой, у мясника выпросила печеночку для больной.

После обеда Сура собирает со стола объедки и отдает их любимице сына — беленькой кошке, иначе, не ровен час, молчаливый добряк отдаст белой обжоре свой ужин.

На долю Суры выпало тяжкое испытание. Скрывать любовь к сыну нелегко, но что поделаешь, людей трогают слезы вдов, сирот и не радует счастье ближнего. Напрасно только друзья и недруги считают ее несчастной, она счастливей других, и, возможно, самого Ротшильда. Да будет им ведомо, она, Сура, не променяет свой бедный домик на графские палаты. Десять миллионов евреев ежегодно молят бога не оставлять их без утешения на закате дней, — ее, Суру, это не страшит, она без горя проживет свой век. Много ли надобно женщине, похоронившей пятерых сыновей и мужа? Любви? Славы? Ей нужен сын, который любил бы ее. Молодежь все больше разбегается из местечка. На чужбине они забывают своих отцов и матерей, родители старятся от горя и забот, умирают, и некому произносить заупокойную молитву. Что стало бы с ней, если бы Нухим покинул ее? К счастью, этому не быть… Так думать грешно, но бог должен ей простить.

Сура не походила на нищенку, всегда чисто одетая, вымытая и причесанная, она многим нравилась, и будь на то ее желание, давно была бы замужем, но зачем? Мало ей любви сына? Есть ли большая радость на свете, как слушать его речи, планы, надежды… Наивные люди и впрямь поверили, что она не знает, чем занимается ее сын. Нухим хочет изобрести часы, которые, раз заведенные, никогда бы не останавливались. Текут же реки сотни лет без остановки, не выходит же море из берегов, вертится же земля спокон века вокруг солнца.

Провизор Яков Моисеевич все пронюхал своим длинным носом и не оставляет Нухима в покое, называет фантазером и еще каким-то чудным именем. Нухим горячится, умоляет, сердится, а провизор повторяет, что перпетуум мобиле доведет парня до сумасшедшего дома. Суре больно это слушать, но она виду не подает, что поддерживает сына. После ухода провизора Нухим, бледный и возбужденный, долго шагает по комнате, доказывает не то себе, не то четвероногому другу, что Яков Моисеевич неправ, роется и тычет пальцами в отдельные части механизма.

Когда провизор впервые закрыл за собой дверь, сердце матери не вытерпело:

— Прошу тебя, Нухим, выслушать притчу.

Не ожидая его согласия, она рассказала:

— Когда бог создал свинью, она взроптала: «Господи, льва узнают по страшному хвосту, волка по зубам, медведя по лапам, как распознают меня?» — «По одному звуку твоего голоса, — ответил бог, — повадкам твоим позавидуют многие, и склад твоей натуры станет примером для них». Якова Моисеевича я узнала по голосу и повадкам, по натуре разгадай ты его.

На следующий день Сура явилась к провизору и сказала:

— Позвольте мне рассказать вам притчу… Когда бог создал свинью, звери взроптали: «Господи, зачем ты создал это грязное, отвратительное животное?» — «Люди, созданные по образу и подобию моему, — ответил предвечный, — нередко предпочитают мразь и блуд добру». — «Запрети им!» — завопили звери. «Зачем, — ответил бог, — пусть каждый радуется жизни, как ему вздумается». — «А если они вздумают отступиться от тебя?» — «Если это доставит им удовольствие, — сказал всемогущий, — пусть…»

Аптекарь несколько раз потрогал свой нос и многозначительно произнес «понимаю». Это была их первая и последняя беседа, Яков Моисеевич как ни в чем не бывало продолжал навещать и терзать Нухима. Сура уверила сына, что, даст бог, все уладится и назло врагам имя его прославится на весь мир. Она приводила примеры из жизни мудрецов, доказывала и убеждала. Мятежный сын успокаивался и со счастливой улыбкой уверял ее, что анкерный спуск уже готов, маховик баланса заканчивается, осталось скопировать ходовое колесо, и вечные часы готовы. В мечтах его дивное творение сияло всеми цветами райских садов, носилось в межпланетном пространстве, прорезало миры, океаны, служило путеводной звездой человечеству.