Александр Поповский - Испытание временем

Ничего необычного в этом сочетании не было, а профессор почему-то серьезно задумался и взволнованным голосом стал отдавать распоряжения:

— Доставьте труп старика в верхнюю лабораторию… Дверь запереть на замок и никого не пускать… Срочно найти доктора Сакаяна. Больного отправьте в операционную и впрысните ему камфару. Готовьте все для переливания крови.

Операционная сестра недоумевала. Зачем переносить труп старика в лабораторию?

— Все для операции, — следовало распоряжение возбужденного профессора, — простыни и цапки, скорей!

Он выхватил из рук сестры банку с йодом и плеснул его на живот трупа, протянул ассистенту шприц для насасывания крови и сказал:

— Иду на нижнюю полую вену!

Скальпель скользнул по животу трупа, выступила крупная вена. Она находится в опасном соседстве с кишечником, и сохранить стерильность крови было нелегко.

Рука хирурга вколола в вену иглу.

— Наберите шприцем! — приказал он ассистенту.

С большим трудом удалось насосать два стакана крови. Почти бегом, увлекая с собой врача, промчался профессор по лестнице в операционную. На столе лежал умирающий. Концы перерезанной вены торчали из раны в сгибе локтя. Пульс на руке и на бедре не прощупывался. Еле пульсировала артерия на шее, в груди еще трепетало останавливающееся сердце.

Ассистент вопросительно взглянул на Юдина.

— Вливайте, — последовало распоряжение.

Первый же стакан крови усилил биение пульса. Мертвенно-бледное лицо самоубийцы порозовело, и вскоре послышался глубокий вздох. К умирающему вернулось сознание, он открыл глаза и с удивлением стал оглядываться. Несколько дней спустя он поправился и покинул больницу.

Впервые в истории медицины трупную кровь перелили живому человеку, впервые установили, что кровяные тельца в ней способны питать живые ткани кислородом.

Вот что предшествовало этому событию.

Профессор Владимир Николаевич Шамов сообщил на одном из съездов, что он оживил обескровленную собаку, перелив ей кровь собаки, убитой накануне.

— Не попробуете ли вы, — предложил он Юдину, — перенести эти опыты на человека? Условия моей работы не позволяют мне этим заняться.

— А ведь у меня, — заметил Юдин, — и нуждающихся в крови немало, и свежих трупов достаточно.

— Что ж, в добрый час, — согласился Шамов, — попробуйте.

— А как быть с реакцией Вассермана?

Где гарантия, что умерший не болел при жизни сифилисом, туберкулезом или малярией? Сразу этого не установишь, а ждать результатов обследования иной раз нельзя. Кто знает, какие перемены тем временем произойдут в крови… На одно лишь исследование реакции Вассермана уходят сутки.

Восемнадцать месяцев колебался Юдин, пока не созрела готовность рискнуть. «Когда угасает человеческая жизнь. — сказал он себе, — все дозволено, чтобы ее спасти».

Осенью 1932 года Сергей Сергеевич доложил на заседании Национального хирургического общества в Париже, что им проведено сто случаев переливания трупной крови больным. Вся пресса Франции отметила успех советского ученого.

Я много слышал и читал об этом важном открытии, но когда Юдин рассказал мне о нем, я не сдержался и спросил:

— Не кажется ли вам, что в случае с инженером вы не слишком обдумали его последствия? Больного легко было заразить венерической болезнью, туберкулезом, вернуть к жизни для мучительного существования. Самоубийца не просил вашей помощи, вы ее навязали ему и только случайно не сделали несчастным.

Профессор подумал, что я предубежден против него, и, окинув меня пытливым взглядом, резко встал и со свойственной ему подвижностью засуетился по кабинету. По всему видно было, что его темпераментной натуре нелегко подавить свое раздражение. Когда он вновь уселся и спокойно заговорил, я был внутренне ему благодарен. Больше всею я опасался, что предстоящий разговор сразу же рассорит нас.

— Вы правы, я не спорю, меня в этом упрекали, и справедливо… Я ничего с собой не поделаю, за операционным столом моя страсть сильнее меня. С другой стороны, так ли уж я неправ?.. У более благоразумного на моем месте все пошло бы своим обычным путем: старик унес бы в могилу свою спасительную кровь, а инженера перевели бы в мертвецкую. Мое безрассудство спасло одну, а затем тысячи жизней. Сколько раненых во время войны обязаны своим выздоровлением этой так называемой фибринолизной крови… Не кажется ли вам, что подобное безрассудство немного даже похвально?

Юдин не ошибся, я был предубежден, не без оснований, и решил быть откровенным до конца.

— Многие связывают, — сказал я, — ваши неудачи именно с тем, что страсть ваша сильней порой вас. Из семидесяти шести оперированных в Серпухове по поводу прободной язвы желудка двадцать два процента погибло. Это вызвало много шума в городе…

Мой собеседник подпер голову рукой и некоторое время горестно молчал. Я слишком больно его уязвил, и живое выражение лица сразу померкло.

— Эта скорбная статистика, — не без горечи ответил он, — была у меня не выше, чем у других. Хирурги предпочитали не оперировать таких больных, предоставив их собственной судьбе. Ничего подобного я позволить себе не мог и к 1934 году проделал тысячи таких операций, теряя лишь десять процентов больных.

Я много слышал о редкой трудоспособности Сергея Сергеевича, — даже незадолго до смерти, уже будучи больным, он оперировал больше любого из своих молодых помощников. Десятки ученых из различных стран неизменно толпились в приемной, терпеливо выжидая, когда им представится возможность побывать у него на операции. Это был незаурядный хирург и ученый, но верно ли, что он холодной рукой творил суд и расправу на операционном столе?

— Вы хотите упрекнуть меня в лихости, — не без горечи произнес он, — в готовности пренебречь любой жизнью ради осенившей меня сумасбродной идеи. О моих промахах и ошибках я скорблю больше других, а угодно вам знать — рассказываю о них студентам. Хотите, расскажу и вам. Мало ли что бывало. В 1915 году, удаляя из огнестрельной раны отмершие ткани, я с разбегу перерезал солдату лучевой нерв; в 1918-м повел себя неважно, — вылущивая в тульской земской больнице пакеты туберкулезных желез на шее семнадцатилетней девушки, поранил яремную вену и чуть не потерял больную от кровотечения. Расширяя у нее рану кверху, повредил лицевой нерв и скосоротил ей физиономию… В 1919 году принял механическую непроходимость кишечника за динамическую, упустил время, и жена агронома погибла от заворота кишок… Хотите, я таких ошибок с десяток приведу… Прошло с тех пор много времени, а нет-нет да вспомнить, и станет стыдно и больно… Как в нашем деле не ошибиться, ни в одной другой отрасли человеческой деятельности специалисту нет нужды владеть столькими способностями, сколько хирургу.