Александр Поповский - Испытание временем

— Прежде чем приступить к операции, — продолжал он, — я вчерне ее проделываю в морге: всаживаю в сердце трупа такой же осколок, в то же место, где он расположен у больного, и оперирую так, как если бы на столе лежал живой человек. Только после пробы я позволяю себе действовать… Не следует забывать, что оперирую сравнительно здоровых людей…

— Как так здоровых? — невольно переспросил я.

— Это фронтовики, — объяснил Шипов, — осколок металла прижился в сердечной мышце или в сумке, защитные силы организма изолировали инородное тело, ослабили и уничтожили инфекцию, и раненого практически считают здоровым. Благополучие это, конечно, кажущееся, сердце не мирится с инородным телом и дает о себе знать. Страх преследует этих людей, им мерещатся ужасы, и они умоляют нас: «Делайте что хотите, надоело думать о сердце, оно ноет и болит, словно заноза засела».

Шипов сунул руку в карман, — видимо, хотел что-то мне показать, не нашел и махнул рукой.

— Я не сразу позволил себе идти ножом к сердцу. Пришлось многое изучить и выяснить. Двести двадцать семь случаев слепых ранений сердца инородным телом, свыше ста историй болезней, извлеченных из архивов прошлого, и судьба трехсот таких больных, прослеженная научной литературой, убедили меня, что жизнеспособность этих людей недолговечна. Сердце должно рано или поздно втолкнуть осколок в опасную зону или еще глубже втянуть его. Помимо всего, защитная капсула вокруг инородного тела огрубляет мышцу и снижает ее работоспособность. Страдания этих несчастных придавали мне решимость, я проникал к пульсирующему сердцу и, обходя опасные зоны, прикосновение к которым смертельно, извлекал осколки и зашивал рану на груди.

Мировая наука в то время не знала еще случая, когда бы одним хирургом было проведено столько операций на сердце и так успешно.

— Врачи как будто, — заметил я, — относились к вам сочувственно.

— Не все, — с нескрываемой горечью произнес Шипов, — на важных заседаниях, в угоду моему шефу профессору, меня называли чудаком и упрекали в пренебрежении моими прямыми обязанностями. А ведь операции на сердце я чаще всего проводил в неурочное время, когда мои противники спали глубоким сном. Я не мог им уступить, меня преследовали стоны и просьбы моих страдальцев.

Неприязнь преследовала диссертацию Шипова. Уже после того, как профессор Вишневский признал ее «оригинальной по содержанию, исполненной в стиле строгой доказательности», — заведующий кафедрой в Перми в специальном письме подверг сомнению достоверность материалов и заключений автора.

Должно быть, тягостно сознание, что упущенное тобою подобрано другим и живет твой промах у всех на виду, живет укором тому, кто неразумно его допустил…

Имени хирурга Ратнера не встретишь ни в энциклопедии, ни среди действительных членов Академии медицинских наук, не услышишь о нем и в кругу столичных ученых, зато в синклите людей, отмеченных человеколюбием и чувством гражданственности, оно займет не последнее место.

— Скажу вам откровенно, — признался мне Юрий Александрович, — мы, хирурги, должны для пользы дела немного черстветь, профессия вменяет нам это в обязанность. Чрезмерная чувствительность может невыгодно обернуться для больного. Должны черстветь, что и говорить, но с тех пор, как стали сюда завозить исковерканные тела юношей и девушек, я стал немного сентиментален. Во время операции лишний раз спрошу больного, как он чувствует себя, чаще побываю у его постели. Эта повышенная чувствительность оказала нам, хирургам, недурную услугу.

Осколками мины молодому бойцу разрушило кожные покровы, и кость на черепе обнажилась. Предстояло взять лоскут тканей из любой части тела оперируемого и прикрыть им рану. Жаль было причинять парню лишние страдания, и Ратнер попросил у хирурга-соседа вырезать у оперируемой женщины небольшой кусок сальника. Ткань наложили на череп бойца и забинтовали рану.

О сальнике, заложенном природой в полость живота, известно, что где бы в организме ни возникало ранение — близко ли, далеко от него, — он устремляется к ране, тянет за собой внутренности, причиняет организму страдания, чтобы своими целебными выделениями спасти его. Будучи дважды прострелен и размозжен, он все же долг свой исполнит. В трагических случаях, когда инфекция непреодолима, обескровленный сальник гибнет в неравной борьбе.

Сальник женщины, наложенный на рану бойца, трое суток выглядел жизнеспособным, как если бы поверхность черепа была извечной его средой. С четвертого дня он начал в ране растворяться, и одновременно наступило бурное заживление тканей. Ценой собственной жизни сальник пробудил к росту соединительную ткань. Взятый из чужого организма, он не только освоился, но и до последней минуты продолжал выделять свой целебный экстракт.

Ратнер этим не удовлетворился.

Встречаются язвы, особенно после тяжких ранений, заживление которых длится по многу лет. Глубокое расстройство питания тканей обращает эти раны в хронические. Что, если направить целебные силы сальника на одну из таких язв?

Первые же опыты принесли раненым выздоровление. Когда пересадка не приводила к полному излечению сразу, повторная завершала его.

Ратнер подумал, что в руках у него средство значительно облегчить страдания раненых. Во время войны, когда нужда в замещении разрушенных тканей так велика, сальник мог бы стать серьезным подспорьем. Единственное затруднение, и весьма серьезное: где брать материал для пересадки, ведь его потребуется много? Не учреждать же институт добровольцев, готовых лечь под нож, когда понадобится сальник.

Использовать для этой цели животных невозможно, их ткани на человеке не приживаются и уж конечно не выделяют лечебных веществ.

Слишком заманчиво было облегчить страдания раненых бойцов, и хирург все же решил попытать счастья. Он с согласия больного, страдающего хронической раной на ноге, наложил кусочек сальника собаки на незаживающие ткани и перевязал больную конечность. Двое суток привитая ткань продолжала жить, на третьи наступил перелом — язва стала заживать. Когда такой же кусок сальника животного наложили на свежую рану, он слился с тканями, как человеческий, и растворился, чтобы породить бурный рост грануляции.

В распоряжении хирурга оказался важный механизм защиты. Все многообразие свойств, счастливо заключенных в сальнике, — способность задерживать размножение микробов, ускорять заживление раны, останавливай, кровотечение, — было отныне к услугам защитников родины…

23 марта 1930 года дежурный врач хирургического отделения Института скорой помощи имени Н. В. Склифосовского в Москве вызвал профессора Сергея Сергеевича Юдина в приемный покой. Молодой самоубийца — тридцатилетний инженер — был доставлен сюда в бессознательном состоянии, с перерезанными венами и слабыми признаками жизни. Обильные вливания солевого раствора не улучшили состояния умирающего, надо было перелить ему кровь, но в институте постоянных доноров не было. Профессор осмотрел самоубийцу, бросил взгляд на носилки рядом, где лежал шестидесятилетний старик, погибший пьяным под автобусом, и задумался.