Александр Поповский - Испытание временем

Муня сделал вид, что не заметил иронии.

— Заводы дают отсрочку от военной службы. Все резники и сыновья раввина работают на оборону…

Допустим! Но у него еще одна причина не торопиться с ответом. Слово еще за Дейчманом.

— Я подумаю, — прощаясь, сказал Шимшон. — Завтра дам тебе ответ.

Он ждет, пока Муня свернет за угол, и стучится к Дейчману.

Поэт, бледный, с глубоко запавшими глазами, сидит за письменным столом и вытирает вспотевший лоб. Он кивает гостю головой и придвигает ему стул.

— Садись. Как живешь? Нашел службу или все еще ищешь?

«Какой он прозрачный», — думает Шимшон и невольно закрывает глаза.

Он рассказывает о своих неудачах, о бездушных хозяевах, бессердечных людях и только об одном умалчивает: о жестокой своей мечте, о том, что он ждет, когда придут к нему и скажут: «Умер поэт, ступай, замени его…»

Дейчман слушает, кивает головой, и две слезы выкатываются из его глаз. Что это, жалость к Шимшону или что-нибудь другое?

— Я хотел вас расспросить об одном деле, не знаю только, с чего начать… Допустим, что вы… Или нет… Скажите, это не зазорно — быть чернорабочим? Мне важно знать…

Поэт улыбается и снисходительно треплет гостя по плечу.

— Чем ниже, мой друг, социальный уровень человека, тем менее омрачена его душа… Общественная лестница увенчана эгоизмом и жестокостью… Ясно?

— Ясно, — отвечает Шимшон, ничего не поняв.

Короткое молчание — и разговор продолжается.

— Возьмем к примеру вас: согласились бы вы стать чернорабочим?

— Будь у меня силы — с радостью.

Даже «с радостью», — странно!

— Как же это? Поэт — и вдруг чернорабочий! Вас осмеяли бы…

— Это легче всего, мой друг. Можно и гения осмеять… Давно ли надо мной потешались, да как — всем городом… Стоило мне покуситься на их деньги — и они забыли, что я поэт… Протестуй, возмущайся, порицай предков, воспевай потомков, но ползай, живи, как все… Я мечтал взлететь, оторваться от болота. Мне опротивели слова…

Поэт как будто говорит о другом.

— Я встретил в детстве слепого. Он шел смело и уверенно, вытянув вперед руки, счастливый и улыбающийся. Кругом — шумная, многолюдная улица, все озабочены, торопятся, бегут. Один слепой высоко держит голову и улыбается… О чем он думал и чему радовался — я не знаю, он напоминал мне ребенка с завязанными глазами: ему слышится голос матери, руки тянутся к ней, вот-вот настигнут… «Его убьют, затолкают», — думает каждый и проходит мимо.

Я пошел за ним, полный страха и тревоги. «Осторожно», — предупреждал я его. Но он не слушал меня, чутьем улавливал опасность и следовал дальше, счастливый и улыбающийся. Тогда я дал себе слово уподобиться этому мужественному слепцу. Не омрачать свою жизнь злобой и с улыбкой идти своим путем. Пусть я слепой, пусть мрак и хаос кругом. Выше голову! Истина все равно придет…

Он, усталый, откинулся на спинку кресла, долго кашлял и вытирал вспотевший лоб. Мать принесла из кухни воды и любовно погладила сына по голове.

— Зейделе, почему тебе не сделать перерыв? Эти разговоры так тебя утомляют!..

Поэт выжидает, когда она уйдет, и протягивает Шимшону рукопись:

— Возьмите ваш рассказ, я прочитал его… Пришлось немного переделать, исправить…

Он нагибается к Шимшону и шепчет ему на ухо:

— Ведь вы это обо мне писали, сознайтесь… Тут и мать моя, я узнал… Замысел интересный… Пишите…

Шимшон читает свое произведение и с трудом узнает его. Как сильно оно изменилось! Как будто рассказ подменили. Остались одни имена да несколько фраз… Что бы это могло означать? Неужели поэт догадался прийти на помощь своему преемнику, решил поставить его твердо на ноги?..

Шимшон пробрался в сарай, подальше от глаз отца, и долго читал и перечитывал сочинение, которое отныне принадлежало ему…

Середина марта. Улицы покрыты грязью, деревья стоят еще нагие. В просветы туч выглядывает солнце, зажигая в лужах тысячи солнц. Напоенный сыростью воздух заметно теплеет.

В недостроенном помещении просторного цеха завода Гомберга звенит железо и верещит штамповочный пресс. За рядами наковален выстроились странно одетые люди с молотками в руках. Смесь времен и мод, богатства и бедности: сюртуки, визитки, немного поношенные, намеренно испачканные. Чесучовые, крахмальные и батистовые сорочки, рваные пиджачишки, ситцевые блузы и лоснящиеся, в заплатах штаны. Белые лица, холеные бороды и руки, непривычные к труду. Неловкие движения — манеры статистов на провинциальной сцене. Эти люди шумно смеются, жестикулируют и без умолку болтают. Дайон Авремл и сын раввина Янкеле, оба рыжие, с завивающимися пейсами, рассказывают друг другу анекдоты. Для виду они постукивают молотками и даже утирают пот.

Авремл и Янкеле — старые, заклятые враги. Их много раз мирили, но вражда неизбежно вспыхивала снова. Янкеле подозревал дайона в намерении захватить место раввина вопреки закону о «престолонаследии». Дайон утверждал, что тот зря позорит его и винит в тяжких прегрешениях… Легко ли при таких чувствах находить анекдоты противника интересными? Пока Авремл рассказывал, Янкеле рылся в памяти, чтобы собственной выдумкой превзойти врага.

— Как, полагаешь ты, откликнулись немцы на назначение царя главнокомандующим? — берет реванш Янкеле.

— Испугом?..

Где этому дураку догадаться!

— Нет.

— Радостью?..

— Осел, протестом! «Мы не вороны, — заявили они, — не выставляйте нам пугала…»

Это еще не все, он покажет ему, как хвастать!

Мастер Дворниченко давно нацеливается на «рыжих». Дурной пример заразителен, им подражают другие. Его удерживает только солидность этих людей — сын раввина и дайон! Сам Гомберг не осмеливается делать им замечания. И мастер избирает окольный путь:

— Как вы держите, Янкель, молоток! Два года я учу вас…

Авремл не упускает случая лягнуть своего врага:

— Я говорю ему то же самое: «Как ты держишь молоток!»

— А вы, Авремл, — настигает и его рука правосудия, — когда-нибудь убьете себя. Молотком раскроите себе череп. Не нагибайтесь так низко…

Оба делают вид, что не поняли намека мастера, и продолжают разговор.

Рядом перешептываются Бенцион Смоляров, владелец яичного склада, и бывший приказчик его, Эля. Они однолетки, но оттого ли, что хозяин — полный, стройный мужчина, с чисто выбритым лицом и пышными, расчесанными волосами, а приказчик — маленький, коротконогий, обросший заметными пейсами, кажется, что он значительно старше хозяина. Голос Смолярова — уверенный, твердый; голос Эли — мягкий, вкрадчивый. Во время разговора он становится на кончики пальцев и перегибается, как бы для того, чтобы все, до мельчайшей интонации, донести до хозяйских ушей.