Александр Поповский - Испытание временем

Вокруг махновца Алешки собралась толпа, в криках и шуме не поймешь, что случилось. Он бабу свою побил за распутство, забыл под пьяную руку, что они давно разошлись, и ввалился к ней в дом, как к жене. Алешка отметает ее утверждения. Верно, что они скоро год, как развелись, что в селе у него другая зазноба, но честный повстанец обязан следить, чтобы не было блуда в народе. Дай бабам волю — распутству не будет конца.

Знакомые сцены, нового мало, на каждой стоянке те же забавы, родители, дети, «друзья» и «приятели», любят, играют, пьют и дерутся.

Я брожу в толпе, отдыхаю от мыслей, чувств и желаний. Забавно наблюдать за весельем и как бы отдыхать от себя. Меня тут не знают, никому я не нужен, тем приятней быть незримо всюду и везде. Вот пьяный повстанец голосит и рыдает на груди паренька: «Ой, кохаю рідну неньку Украину…» Хмель отбил у него память, он забыл, что ушел из петлюровской части, сбросил синий жупан, шапку с золотым оселедцем. «Ой, поганют, добрі люди, рідну мамку Украину…» Я знаю паренька, к которому он прильнул, его зовут «кузнецом». Никто, как он, не умеет гвоздями приколачивать пленным офицерам погоны. Обиженный друг отвернулся: «Иди к турку, петлюровский гад!» Недавние друзья берутся за шашки, блестит обнаженная сталь. Они готовы друг друга изрубить. «Сам ты сволочь и гад! — кричит пьяный повстанец. — Глаза твои, сука, — комиссарские звезды!» Озверелый приятель чуть не рубит его: «В глазах твоих, подлюга, золотые погоны, царский холуй!» Их едва разнимают, уводят в разные стороны. Чуть вдали, на пригорке, беседуют мирно три голых повстанца. Они побились об заклад, у кого родинок больше, и бесстыдно ворочают друг друга, нескромно заглядывают во все уголки. «Не рожаются они у меня, — сожалеет один, — есть вон пара на ляжке, да и те не растут. А в них счастье большое. Вот бы твоим да ко мне перейти…»

Я чувствую вдруг чей-то пристальный взгляд на себе. Группа махновцев с любопытством меня озирает. Вон и другие, я давно их заметил, они ходят за мной по пятам. Один даже пальцем ткнул в мою сторону. Еще группа зевак потянулась за мной. Все новые лица, откуда они знают меня? Скоро шагу не ступишь, чтоб тебя не оглядели, не пошептались вслед. Разок бы подслушать их разговоры. Не сделать ли так, как батько Махно? Надеть сермягу и шапку, пройтись по тачанкам и послушать, что они толкуют обо мне…

Неожиданно предо мной вырастает Яшка.

— До коменданта пришли мужики, — избегая моего взгляда, произносит он, — жалуются батьке, требуют разбора. Тарас приказал коммуниста назначить судьей, только не бить. Слово, говорит, Августу дал…

Он делает вид, что спешит по другому, важному делу, поправляет алый кушак и смущенно исчезает в толпе.

Цепкая рука хватает меня за ворот рубахи:

— Ты чего, сукин сын, не на месте? Народ пришел до судьи, а его дома нема…

Предо мной Алексей со своей неразлучной нагайкой. От него разит вином и вежеталем. Он каждый день выпивает две кружки водки и выливает флакон духов на себя.

— Эгей, запрягай! Куда делись ребята? — кричит Алексей на повстанца, который только что одарял подарками родных.

Парень усмехается и многозначительно подмигивает ему:

— Скоро придут. Пошли галок стрелять…

Ответ нравится Алексею. Что бы он ни значил, ему достанется его доля. Добро ли притащат, девок приведут — все пригодится.

Васька-красавец хлопочет возле коней. Где же его зазноба? Неужели бросил?

Вопрос этот парню не по душе, и он заговаривает о другом:

— Надіваю кобыли хомут, а вона собі зараз гадае: «Чо це мене запрягають?» Це ж такий хитрый предмет, його раз вдаришь, а вин по гроб не забуде. Коняка це то же що класс, вона така ж горопашна, як ми. Я так и зову ее «класс»…

Меня приводят к раскрытым воротам большого двора. У амбара группами стоят мужики. При виде Алексея все умолкают, одни шапку снимают, другие кивают головой.

— Судье полагается высокое место, — ворчит Алексей, — полезай на насест, оттуда виднее.

Я взбираюсь на куриный насест, оглядываюсь, нет ли знакомых. В просторном амбаре много селян, они сидят на полу тесно, друг подле друга. В стороне сбилась группа повстанцев. Среди них черноволосый и Август.

— Почтенные батьки и браточки, — поигрывая плеткой, начинает Алексей, — перед вами судья, который справедливо будет судить всех, кто имеет просьбу до нашей власти. Именем батьки Махна заседание объявляю открытым. Выходи, кто желает.

В центре круга два крестьянина: один босой, в ситцевой слинявшей рубахе и в заплатанных нанковых штанах, другой в пиджачке и в сивой папахе. Волосы первого растрепаны и свисают на лоб, у другого аккуратно подрезаны под скобку. Солидный мужик опирается на палку, в руках у босого пастушеский кнут.

Первым начал пастух. В голодную пору он отдал соседу своего паренька. Славный мальчишка, и грамоту знает, к работе способен, куда пошлют — справится, что прикажут — исполнит. Сосед — хозяин богатый, а приемного сына не пожалел. Плохо кормил, тяжелой работой замучил, — мальчик не стерпел и сбежал. Сосед затеял судиться. Коммунисты отказали, не дали ребенка. Белые присудили — отобрали мальчика у родных. Пришла мужицкая правда — власть батьки Махно, и пастух просит вернуть ему сына. Жаль своей крови, замучает парня сосед.

Богатый с усмешкой озирает крестьян: дескать, слыхали? Что с дураком толковать?

— Голодранец поганый, — исступленно кричит Алексей, — на кого наступаешь, против кого суд ведешь?! С хозяином споришь, голь, батрачня!

Речь нечистая, с присвистом, брызги слюны летят во все стороны. Лицо багровеет от злобы.

— Ну-ка, судья, там, решай!

Сейчас только разглядел я группу повстанцев в правом углу амбара. Знакомые лица, они встречались мне сегодня, ходили за мной по пятам. И черноволосого узнаю, и друзей его видел однажды.

— Трудно без свидетелей решать, — объявляю я, — надо бы их вызвать на заседание суда.

— Плевал я на суд! — обрывает меня Алексей. — Решай без людей!

В спор вступают повстанцы, черноволосый сложил трубкой ладони и кричит:

— Неправильно! Свидетелей надо!

Другие поддерживают его:

— Не по закону! Пусть решает судья!

— Зазнался, помещиков сын!

Голоса звучат настойчиво, твердо, их не так уж мало. Это придает мне решимость. Алексей затихает, окидывает взглядом враждебную группу и повторяет:

— Решай!

— Именем народной повстанческой армии, — провозглашаю я, — именем батьки Махно, объявляю решение: «Паренька вернуть пастуху, с соседа взыскать за два года службы деньгами один миллион…»

Алексей разражается матерной бранью, бьет нагайкой по серой шинели, кричит что есть сил:

— Тянешь руку своих голодранцев! Коммунное дерьмо, сукин сын! Попомнишь меня, малосильная гнида!