Антти Тимонен - В заливе ветров

— Здесь будет наш завод по переработке леса, а здесь, — и Александров ткнул пальцем куда-то в середину чертежа, — парк. Анни прямо загорелась насчет парка. Комсомольский воскресник замышляет. — Александров с задором посмотрел на Воронова. — Да ты меня и не слушаешь?

Александров свернул рулоны, сунул их в угол, сел снова к столу и сказал:

— Что-то не клеится у нас с тобой, Михаил Матвеевич. Прежде мы все вопросы решали вместе, вместе строили Туулилахти, а теперь… — он махнул рукой.

— Мы и сейчас вместе будем решать. С электростанцией придется немного повременить…

— Так, — сказал, словно выстрелил, Александров.

— На Пуорустаёки сорвало плотину.

— Знаю, но не понимаю связи, — упрямо ответил главный механик.

— Что ж тут непонятного? Плотину надо восстанавливать.

— Да, ты прав, что ж тут непонятного? Все слишком понятно, — с недоброжелательной интонацией в голосе заговорил Александров. — Получается, что электростанция — на последнем месте. Что ни случись, всегда страдают электростанция, механическая мастерская.

— Ну, пошел! — протянул Воронов. — Разве тебе мало помогали? Как ты можешь говорить!

— Могу и говорю! — еще больше разволновался Александров. — Тебе нет дела до того, что на запани работает столько же силовых установок, сколько машин. Это ведь стыдно! В наш век и такая кустарщина! А отходы: горбыли, кора, опилки! Горы топлива гниют на месте, а мы расходуем бензин!..

— Знаю, все это я знаю…

— Не спорю. Конечно, знаешь. Но тебе проще сжигать к чертям бензин, чем возиться со строительством электростанции. Лишь бы день прожить, а завтра пусть хоть землетрясение! — Александров усмехнулся и заговорил немного мягче: — А ведь мы вместе с тобой, Михаил Матвеевич, этой же зимой обдумывали, строили планы — и об электростанции и о заводе по переработке леса, настоящем, современном… Выходит, ты, просто так, чтобы… зимний вечер скоротать…

Ну, это было уж слишком… Но, как ни странно, Воронов не рассердился. Вспомнился первый год работы здесь на сплаве. Горячие разговоры с Александровым обо всем — о прошедшей войне, о механизации, о будущем поселка. Он порадовался тогда зоркому глазу своего главного механика, его темпераменту. Вместе с Александровым он возмущался тем, как расточительно расходуют лес и на сплаве и еще больше там, где его рубят. Ведь действительно больше половины древесной массы остается на лесосеке: вершины деревьев, сучья, пень. Часть древесины еще уходит на изготовление лежневых дорог. А у них на сплаве? Когда дерево попадает на запань, снова часть древесины уходит в отвал: горбыль, опилки, кора. Что же остается от двадцатиметровой красавицы сосны для потребления? Два шестиметровых бруса?

Да, ему нравилась мысль Александрова о передвижных установках, которые перерабатывали бы отходы древесины; они вместе мечтали о тех временах, когда часть отходов пойдет на питание электростанции, а часть будет здесь же, у них в поселке, перерабатываться в химические продукты. Воронов и сейчас уверен, что так оно и будет. Но сказал совсем другое:

— Ты пойми, от нас требуют как можно быстрее сплавить срубленный лес, а уж как его рубят — не с нас спросят, да, да, не качай головой. Ты говоришь — мне наплевать, что я жгу бензин… Неверно. Я не меньше тебя хочу, чтобы у нас была электростанция. И мы ее построим обязательно, еще в этом году, дай только из аварии выйти. Что же касается всего остального, то оно тоже будет. Но не обязательно в этом году или в следующем. А тебе все вынь да положь тотчас же. Вот ты с комсомольцами уже собираешься парк устраивать, — Воронов все сильнее горячился, — а мне приходится ломать голову, как нам сплавить древесину! Что же делать, куда нам до тебя… наше дело такое — бревна считать. А пока что… в понедельник поедешь за оборудованием.

— На кой черт они теперь нужны, машины и оборудование?! — Александров, тяжело дыша, отошел к окну.

— И все-таки поедешь, — сказал Воронов. — Там не только оборудование для электростанции, есть много другого. Надо получить, пока дают. Ну, пойдем в столовую.

Александров молча поплелся за Вороновым, хотя есть ему не хотелось.

В столовой было пусто. Лишь за одним столиком сидел рослый мужчина в поношенном пальто. Он нехотя помешивал ложкой суп. Это был подрывник Степаненко, хмурый и сонный. Официантка принесла ему стакан водки. Он выпил залпом, понюхал хлеб и начал есть. Через некоторое время он попросил еще водки.

— Микола Петрович, пора бы это уже бросить! — сказал Воронов, кивком головы указывая на стакан.

— А мне больше нечего делать, — буркнул Степаненко. — Когда не пью, занимаюсь вредительством.

— Ты что это? С ума спятил? — Александров удивленно поднял голову.

— Сойдешь тут, — пробормотал Степаненко. — Вот взрывал камни на реке Пуорустаёки, а плотину и унесло! Чем это не вредительство?

— Нашел предлог, чтобы выпить! — с досадой сказал Воронов. — Никто тебя в этом не обвиняет.

— Зато я сам себя обвиняю! — резко сказал Степаненко, расплатился и вышел из столовой, не попрощавшись.

— Вот бы тебе помощник! — Воронов вздохнул. — Знающий человек. Если бы только отучить его от водки!

— Можешь взять его хоть в заместители, а я с пьяницами не желаю иметь дела! — сердито ответил Александров.

— Ну и характер! — заметил Воронов. — Прямо кремень. И тебе не жалко, что пропадает человек, да еще знающий, способный?

— Не люблю людей, которые себя распускают. Нянькой быть не намерен. Да и у тебя не замечал таких склонностей.

Воронов усмехнулся. Александров действительно сторонился Степаненко. Но все-таки никогда не говорил о нем так неприязненно. Главный механик явно не в духе. И в этом, кажется, он, Воронов, виноват. Ну и пусть ершится. А он все же сделает по-своему. Восстановить плотину сейчас самое важное.

Оути Ивановна Никулина выглядела значительно моложе своих лет, несмотря на полноту. С чистого, почти без морщинок, лба поднимался вверх украшенный серебряными нитками карельский кокошник, под которым прятались короткие и тонкие косы, завязанные узлом на макушке. Ее большие ласковые глаза всегда были чуть влажными, словно она только что плакала или от души смеялась. В будни она надевала просторный, уже сильно поношенный сарафан, но такой чистый, что в сочетании с белым передником он казался новым.

Ночью Оути Ивановна мыла полы в конторе, рано утром топила там печи, а остальное время хлопотала дома. Она жила со своим сыном Николаем в маленьком двухкомнатном домике, сверкавшем чистотой. Сын много раз предлагал покрасить в комнате полы, но мать ни за что не соглашалась. По ее мнению, некрашеный пол, отмытый добела, гораздо красивей.