Антти Тимонен - В заливе ветров

— Поезжай, поезжай, — заторопил Кюллиев. — Маме привет от меня передай. Скажи — от молодого человека, с которым когда-то танцевала. Да и моему сыну там и всему его семейству кланяйся. Пусть в гости приедут.

Анни ушла. Кирьянен заговорил о сыне Кюллиева:

— Хороший мастер! Он теперь монтирует новую круглую пилу. Хочет, чтобы у нас вырабатывали дранку для оштукатурки.

— Такой он был и маленький, — довольный похвалой, улыбнулся Кюллиев, поглаживая свою бороду. — Всегда ему надо было что-то придумывать да мастерить.

— Ты бы навестил его, внуков своих посмотрел бы.

— Все дела. — Старик задумался. — В колхозах весенний сев на носу, и тут… Боюсь я, как бы вы теперь без плотины не сели на мель. Пуорустаёки — ненадежная. Шумит, шумит, а в один прекрасный день, смотришь, уже отшумела, примирилась. Здесь вода идет очень быстро.

Анни садилась на коня. Конь фыркал и увертывался от незнакомой всадницы. Девушке было трудно вдеть ногу в высоко подвязанное стремя. Воронов поднял ее в седло, как ребенка. Конь попытался сбросить Анни, но она ударила его поводом по крупу. Конь прижал уши и присмирел.

Воронов вскочил в седло с легкостью привычного ездока.

Смолистое благоухание весеннего леса и равномерный цокот копыт понемногу успокоили Анни. Где-то неподалеку залаяла Зорька. Из леса выбежал серый заяц, на мгновение остановился и длинным прыжком перепрыгнул через канаву. Собака, вытянув морду, помчалась за ним.

— Не вернуться ли нам назад? Плохая примета! — сказал Воронов, смесь.

— Почему плохая? — спросила Анни. — Это же заяц, а не кошка! Да и та опасна, если черная.

— Русские считают, что все равно — заяц или кошка.

— А у нас дурная примета, если заяц по поселку бежит. — Анни посмотрела в сторону леса. — А мне его жаль. Как он испугался! Я зла на вашу Зорьку.

— Может, еще не поймает, — успокоил девушку Воронов, потом позвал: — Зорька! Зорька!

Зорьки не было видно. Подождав минуту, они поехали дальше.

От Пуорустаёки до Туулилахти примерно тридцать километров. Лесная тропинка привела их к шоссе. Цокот копыт стал звучнее. Из камней то и дело сыпались искры. Понемногу лошади начали уставать и пошли шагом. Зорька вернулась из леса и теперь бежала впереди.

Воронов почувствовал, что веки его закрываются. Всю прошлую ночь он бродил вдоль трассы в ожидании ледохода и весь день был на ногах. Сейчас его разморило. Скорей бы добраться до дома. Чтобы отогнать сон, Воронов закурил папиросу. Теплый ночной ветер шевелил спутанную гриву коня.

Дорога была знакомая. Он знал здесь каждый холмик и болотную кочку, угадывал силуэты знакомых сосен, по которым, вместо верстовых столбов, отсчитывал пройденный путь. Но сейчас он думал о других лесах, мало похожих на эти. Те леса были расчищены, деревья в них перенумерованы, как в парке, ни сучка, ни шишки не валялось на земле. Такими были леса по ту сторону Одера, где ранило Ольгу…

Они встретились снова после войны, в Ленинграде, уже студентами: Ольга — на медицинском, он — в лесотехническом. За небогатым студенческим столом сыграли шумную и веселую свадьбу. Друзья предсказывали им долгую и счастливую жизнь, обещали собраться и на серебряную и на золотую свадьбу.

Много раз Воронов спрашивал себя: почему Ольга не захотела поехать с ним в Карелию? Ей он боялся задать этот вопрос, Ольга могла ответить: «Потому что разлюбила!» Или: «Наша свадьба была только продолжением тех обманчивых отношений, что сложились во время войны: я жалела тебя, как ты жалел меня, теперь пришло время разобраться во всем…» И вот кончилось тем, что, побоявшись сказать правду, они разъехались в разные места: он в Карелию, она в Ростов-на-Дону. Воронову до сих пор тяжело вспоминать их последний вечер на берегу Невы. Ольга шла рядом, а ему казалось, что она где-то далеко и с каждым шагом все отдаляется и отдаляется от него. «Мало ли нам пришлось мытарствовать на фронте? — говорила Ольга. — Человеку хочется и хорошей жизни, тепла, счастья. А ты предлагаешь — лес. Быть может, снова в землянку?» Воронов чувствовал фальшь в ее словах. Он знал ее совсем иной, знал, что она смелая, не ищет легкой жизни и не побоялась бы идти с ним даже на смерть. Значит, что-то случилось. Она говорила, что человеку нужно счастье, а голос был сухой — так о счастье не говорят. Говорила о тепле, а от голоса веяло холодом.

Расстались они, ничего не решив. Переписывались изредка. Письма Ольги были сухие, стоило зачеркнуть даты, и можно было бы перепутать, когда какое написано. Теперь писем не было уже больше двух месяцев.

Опять, уже который раз, Воронов решил, что сразу, как приедет домой, напишет Ольге и потребует решительного ответа. Если вместе, так здесь, в Карелии, и не откладывая, а если уж отдельно, то навсегда. И он опять начинал надеяться на ее приезд. Ольга полюбила бы этот край, ей же не страшны ни леса, ни расстояния. И вместо сухих, резких слов снова складывалось теплое письмо о тяжелом вместе пройденном пути, обо всем, что их связывало…

Анни была занята своими мыслями. Она мало жила с матерью, воспитывалась у тетки, но всегда думала о доме и скучала. Что могло случиться? Может быть, действительно только простуда? Потом ее мысли вернулись к Николаю. Какой он смешной! Поехал на реку, чтобы встретиться с ней, с Анни! Сейчас, наверно, ищет ее, ведь она обещала побыть с ним этот вечер. А она с каждым шагом удаляется все дальше и дальше. Конечно, он узнает, что у нее мать заболела, но все же жаль его.

Анни прервала молчание:

— Мы едем, как лунатики. Вы так задумались…

— Ты тоже задумалась и, наверное, не скажешь, о чем? — усмехнулся Воронов.

— Нет, скажу! — возразила Анни.

— Ну-ка, попробуй!

— Скоро сплоточную машину привезут в запань?

— Вот видишь! — рассмеялся Воронов. — Ты говоришь о сплоточной машине, а думаешь о ее машинисте. Разве я не угадал? Но не волнуйся, сплоточная машина и Николай будут в запани, как только сойдут льды с озера. — И поддразнил: — Не скучай, не скучай, наскучаешься вдоволь, когда он уйдет в армию.

Начали пригревать первые лучи солнца. Лошади оживились и ускорили шаг. Уставшая Зорька снова припустилась вперед. Дорога поднялась на песчаный кряж, за которым раскинулся построенный в густом сосняке лесной поселок. Прямая улица вела к большому двухэтажному дому. В одной половине его была контора сплавного рейда, в другом — столовая, а наверху комнаты для приезжих.

Воронов с удовольствием оглядел поселок. Это был результат его трудов. Поселок построили совсем недавно. Повсюду еще виднелись пни, из которых сочилась смола; капли смолы сверкали и на стенах зданий.

Воронов сам выбирал и место для поселка. Широкая река Туулиёки подковой огибала дома. Река была еще покрыта льдом. Даже воздух здесь казался более прохладным, чем в лесу.