Антти Тимонен - В заливе ветров

Оути Ивановна любила пить крепкий чай. На ее столе почти всегда шумел начищенный медный самовар, и даже на неделе она пекла калитки [2] Калитки — круглые шаньги с подогнутыми краями. , шаньги, рыбники. Но она не умела есть одна, ей всегда хотелось заполучить кого-нибудь в компанию. Ей нравилось беседовать с людьми за столом, порасспросить о новостях и рассказать о своих заботах.

Оути Ивановна уже долго стоит на крыльце. Сегодня все так спешат, что никого не удается остановить. Но вот она спустилась с крыльца.

— Айно, родненькая, подожди-ка!

Девушка дружески улыбнулась Оути Ивановне и протянула руку для приветствия, но Оути, ухватив эту узкую руку, не выпускала ее, а потащила Айно в дом. Айно упиралась, объясняя, что ей нужно в кузницу и потом вернуться в больницу.

— Зайди хоть на минутку! — упрашивала Оути Ивановна, не останавливаясь.

Она усадила Айно в широкое кресло, разлила по стаканам крепкий чай и придвинула гостье свои изделия — блестящие от масла калитки, испеченный из свежего сига рыбник и топленое молоко.

— Смотрю на тебя — и не верится, как время-то идет! — говорила Оути Ивановна. — Давно ли ты сидела в кошеле и поглядывала оттуда, как котенок! Смешная такая, глазенки большие, удивленные! Помнишь? Да откуда тебе помнить, тебе был годик, не больше…

Айно, конечно, не могла помнить того времени, когда ее мать и Оути Ивановна, хорошие подруги, по очереди носили ее в берестяном кошеле. Они косили сено в тридцати верстах от дома. Жили там с понедельника до субботы. Ребенка не с кем было оставлять, и маленькую Айно брали с собой. Ребенок ползал целые дни на земляном полу лесной низенькой избушки, высотой в три бревна, топившейся по-черному. Такие избушки строятся в несколько часов. Девочку не оставляли в покое комары и муравьи, она плакала, тыльной стороной ручонок смешивая на щеках слезы с сажей.

Отца Айно не помнит — вскоре после ее рождения старый сплавщик погиб. Он разбирал затор, и его ударило в грудь бревном.

Теперь мать Айно заведует молочно-товарной фермой в родном колхозе, в ста километрах от Туулилахти. Оути Ивановна давно не видела свою подругу, с тех пор как переехала с сыном в этот новый поселок.

— Кушай, дочка, кушай. Ведь о тебе, бедняжке, некому позаботиться, хоть ты и заботишься обо всех нас, чтобы бог нам здоровья дал, — приговаривала Оути Ивановна. — А как Акулина себя чувствует?

— Да теперь уже все хорошо, — ответила Айно.

— Ешь, дочка, ешь! — уговаривала Оути Ивановна. — Попробуй рыбничка.

— Хорошо, всего попробую, — улыбаясь, согласилась Айно. — Но с одним условием: поговорим о нашем давнем деле. Когда вы придете работать к нам в больницу?

— Пошла бы, детка, с удовольствием пошла бы, да не могу. Уж больно жалостливая я. Такая я чудачка, как увижу — человек плачет, так и мне хочется заплакать. Руки сразу слабеют, и ничего делать не могу. Чем же я тебе тогда помогу?

— К этому можно привыкнуть. Зато сколько радости, когда больной выздоравливает!

— Да не все ведь выздоравливают! — вздохнула Оути Ивановна.

Айно Андреевна замолчала. Вспомнился случай, который все еще волновал ее. Несколько недель назад из деревни привезли роженицу. Женщина мечтала стать матерью, а ребенок родился мертвый. Женщина плакала так горько, и Айно с трудом удерживалась от слез. Ей и сейчас было тяжело вспоминать об этом…

— Что с тобой, деточка? — озабоченно спросила Оути Ивановна.

— Ничего, ничего. Я, наверно, такая же чудачка, как и вы, — ответила она, прикоснувшись к глазам платком.

За окном застучали громкие неровные шаги. Оути Ивановна выглянула в окно. По деревянному тротуару, сдвинув старую меховую шапку на затылок, тяжелыми, неверными шагами шел Степаненко.

— Ох, бедняга, — вздохнула Оути Ивановна, — загубит его водка.

Айно тоже посмотрела на улицу. К Степаненко она раньше относилась неприязненно, как все молодые девушки к пьяницам, но однажды она увидела, как Степаненко, сидя на крыльце одного домика, нежно гладил головку маленькой курчавой девочки и девочка не боялась его. «У человека, любящего детей, должно быть доброе сердце», — подумала тогда Айно.

— Я позову его сюда, — и Оути Ивановна, выбежав на крыльцо, крикнула: — Микола Петрович, иди чай пить!

Степаненко, пошатываясь, остановился, посмотрел на нее мутными глазами и все же подошел к крыльцу.

Айно тоже встала в дверях, но, увидев, в каком состоянии Степаненко, сконфуженно проговорила:

— Нет, пожалуй, вам лучше пойти спать, Микола Петрович! У вас усталый вид.

— Я знаю, когда мне надо спать, — угрюмо ответил Степаненко.

— Не хочешь ли стаканчик крепкого чая? — участливо спросила Оути Ивановна.

— Чай бабье питье, — уныло усмехнулся Степаненко.

Он поплелся дальше тяжелыми шагами. Айно Андреевна, обняв Оути, тоже ушла.

Она направилась к расположенному позади кузницы длинному зданию, из которого доносился громкий лязг металла и стрекот моторов. Сквозь окно поблескивало ослепляюще яркое пламя. Большие ворота были закрыты. В одной из створок виднелась маленькая дверь. Айно открыла ее. Свободное от верстаков пространство мастерской занимал грузовик, с которого был снят мотор, за грузовиком стоял трактор.

Александров вышел из-за машины, протянул Айно руку, но тут же смущенно отдернул ее. Она была черной от машинного масла.

— Тебе нужно быть в постели, а не в кузнице, — строго сказала Айно, словно оправдывая свой приход.

— Я сейчас уйду. Я только на минутку.

Айно с тревогой посмотрела на лицо Александрова.

— Мне кажется, у тебя температура. Дай-ка руку!..

— Нет, нет! — Александров спрятал руку за спину. — Руки у меня в масле, а лицо пылает оттого, что я только что от горна.

Александров на самом деле чувствовал себя лучше, чем утром. Быть может, подействовал свежий воздух и то, что он все время двигался. Да и работа сегодня шла хорошо.

— Пойдем, я тебе покажу, что у нас здесь творится! — Он провел ее к окну. — Вот наш москвич!

На прочном цементном постаменте стоял новый токарный станок.

— Изделие завода «Красный пролетарий», — объяснил Александров. — Чудесный механизм! Теперь мы можем выточить любую деталь.

Провожая Айно к воротам, Александров чуть прикоснулся к ее руке:

— Спасибо, родная, что пришла… Ведь завтра воскресенье. Не пойти ли нам посмотреть ледоход? Послезавтра я еду в командировку…

Айно засмеялась.

— В таком случае попроси Мякелева издать приказ: «Принимая во внимание то, что главный механик сплавного рейда отправляется в командировку в понедельник, ледоход назначается на воскресенье»!

Александров тоже засмеялся:

— Ладно, не ледоход смотреть, а просто так, на берег. В лесу теперь чудесно! Пойдем?