Антти Тимонен - В заливе ветров

Кирьянен, поднявшись на крыльцо, торопливо открыл почтовый ящик. Оттуда выпал синенький конверт. Он сразу узнал почерк и с довольным видом сунул письмо в карман. Ему очень хотелось прочитать письмо немедленно, но сдержался — у него вошло в привычку читать письма дочери перед пылающим очагом, пока кипит кофе. Сняв шинель, он проворно затопил печь, наполнил чайник водой и пододвинул качалку к печке. Теперь можно было приняться за чтение.

Письмо было, как всегда, короткое, но, по мнению отца, в нем было сказано все, что следовало. Такими же были и его письма к дочери. Оба они писали друг другу, что здоровы, один работает, а другая учится попрежнему и что ничего нового не произошло. Никто из них не писал, что скучает и ждет встречи. В сегодняшнем письме, однако, было и кое-что новое. Мария писала, что ей предлагают путевку в дом отдыха на юг и, если отец не возражает, она поедет туда сразу же после экзаменов и лишь под осень приедет в Туулилахти. Что он мог возразить? Кирьянен даже самому себе не хотел признаться, как это опечалило его. Он начал деловито подсчитывать, сколько денег надо отправить на дорогу Марии, хотя дочь и не просила об этом.

Кирьянен и не заметил, как мысли его вернулись к привычным делам. Он поморщился, вспомнив свой утренний разговор с Александровым. Нет, не так нужно было с ним говорить. Все эта проклятая неуверенность. «Всегда наше дело с тобой страдает, — сказал Александров, когда Кирьянен сообщил ему об аварии плотины. — Людей нам теперь не дадут, а может, даже отнимут». Правда, Кирьянен тут же ответил и, пожалуй, неплохо, что плотина тоже н а ш е дело. Но тот только презрительно прищурил глаза. Вот воспитывай такого… эгоиста производственного. Да еще когда чувствуешь, что он тебе в работе не очень доверяет… Может, не надо было Кирьянену уходить из гаража? Эта мысль не раз уже мелькала у него в голове. Нет, это было бы неправильно. Кирьянен даже мотнул головой. Не так уж плохо идут у него дела. Лебедки он ведь сам наладил. Александров и так и этак осматривал — все было правильно… И, в конце концов, не надо уж так переживать, что Александров не согласился, когда Кирьянен посоветовал ему привлечь к монтажу станции Колю Никулина и Кюллиева. «Ничего, Петр Иванович, думаешь, ты один шьешь, а другие только порют? Может, и из нас швецы выйдут!»

Кирьянен взял со стола письмо дочери, чтобы спрятать его. «Надо бы съездить в Петрозаводск, повидать Марию. Не скоро теперь увидимся». Но эту мысль он тотчас отстранил. Не время, да еще секретарю парторганизации. Он побывал пока только в двух бригадах. Что-то случилось с людьми после аварии плотины. Не то чтобы работать стали меньше, даже наоборот, но какой-то холодок чувствуется. Собрал коммунистов бригады — надеялся, что будет разговор по душам, и не получилось, надо прямо это признать. Не нашел, видно, настоящих слов. И опять он вспомнил то время, когда работал шофером, вспомнил последнюю зиму. Дорога была плохая и вывозка леса задерживалась. Потом дорогу отремонтировали, но уже трудно было наверстать упущенное. Кирьянен договорился с напарником сделать вместо трех рейсов четыре. На другой день еще два шофера сделали по четыре рейса. А потом в четвертый рейс поехали все. И разговор с людьми был короткий, куда короче вчерашнего. Но тогда он действовал примером, — сам себе ответил Кирьянен. Потому-то и было проще… И вновь вспомнился утренний разговор с Александровым. Кирьянен и раньше замечал, что Александров любит говорить: «Моя мастерская… Я сделаю…» «Надо будет ему сказать, что так говорить нехорошо, — подумал Кирьянен. — А Воронов такой же: «Я решил, я приказываю»… Вот и расхолаживают они людей».

За дверью кто-то уже довольно давно шаркал сапогами. Кирьянену хотелось побыть одному, подумать еще над своими сложными заботами, но он уже привык, что люди идут к нему и днем и поздно вечером, и для каждого он должен найти доброе слово. Он приподнялся, чтобы открыть дверь гостю, который, словно от смущения, все еще очищал обувь на крыльце, и удивленно расширил свои маленькие глаза. Это был Степаненко.

Подрывник зашел к нему впервые. Он еще раз вытер свои сапоги, теперь уже о коврик у порога, прошел вперед и сел, кивнув хозяину.

— Ну, как самочувствие, Микола Петрович? — спросил Кирьянен и выжидающе посмотрел на подрывника.

— Паршиво, — пробормотал Степаненко. От него несло перегаром.

— Наверно, голова болит? — прямо спросил Кирьянен.

— Болит, — подтвердил Степаненко.

— Ничем помочь не могу, — сухо сказал Кирьянен.

— А я не за водкой пришел, — Степаненко почувствовал обиду. — Представьте, что у меня дело есть. Странно?

— Что ты, Микола Петрович, зачем ты так?

Степаненко сидел с плотно сжатыми губами и сосредоточенно смотрел на носки своих сапог, видимо размышляя, стоит ли говорить.

— Это я виноват, что плотина рухнула. Мне приказали взорвать камни перед плотиной, а я и не подумал…

— Но тебя никто не обвиняет.

— Пусть не обвиняют. Я думал, думал и вот что решил: перед плотиной, если ее будут строить, надо сделать заграждение вроде тех камней, которые были раньше.

— Интересно! А ты говорил Воронову?

— Разве Воронова когда-нибудь найдешь? Скажите вы сами. Вас Воронов послушает.

— Ну, зачем ты так? Он и к твоим словам прислушается.

— Куда уж тут! Какой я советчик! — с болью в голосе сказал Степаненко. Встал, надел кепку и вышел сутулясь, даже не попрощавшись с хозяином.

Кирьянен задумчиво посмотрел ему вслед. Что-то новое увидел он в этом человеке. Говорят, был Степаненко когда-то великолепным механиком, но постепенно опустился и вот падает все ниже и ниже…

Кирьянен невольно вспомнил, что когда приходит время Степаненко трудиться на его опасной работе подрывника, он совсем не пьет. Пусть это бывает всего лишь несколько дней, но все-таки он может удержаться. Почему же никто не пытается помочь этому человеку бросить пить? А ведь если удержать Степаненко от пьянства, то лучшего помощника Александрову и не подберешь.

Впрочем, это уже другое дело — сначала надо посоветоваться со знающими людьми, чем и как можно вылечить его. И, размышляя об этом, секретарь проворно задвигался по комнате, убирая посуду, обуваясь.

Айно жила одна в деревянном домике неподалеку от больницы.

Это было обычное девичье жилище, украшенное теми наивными вышивками, салфеточками, фотографиями, которые так любят развешивать все девушки, но в то же время и чем-то отличавшееся. Прежде всего в комнате довольно резко пахло лекарствами, в углу висел белый докторский халат, на комоде рядом с флаконами духов лежала коробка со шприцем. На книжной полке большинство книг были закованы в серые и темные переплеты, в каких выпускают обычно справочники, в том числе и медицинские, и цветастые обложки беллетристических книг выглядели довольно сиротливо.