Лев Лондон - Снег в июле

В прорабской Круглова кроме него и Маргариты, которая, увидев меня, заулыбалась и привстала, отчего домик заколебался, были еще Руслан Олегович и какой-то пожилой гражданин.

О чем-то они разговаривали, но я, памятуя наказ Мирона Владимировича, а особо рекомендации Полякова, сразу взял быка за рога: закричал, что тут на стройке все спят, что, если так будет продолжаться, я как представитель заказчика, который платит деньги, приму меры.

Мне не ответили. Только пожилой гражданин с трудом приоткрыл глаза и тут же снова их закрыл.

— Безобразие! Что тут на стройке делается?! — вовсю кричал я. — Отделочные работы топчутся на месте, переделываются. Какой-то новый прораб…

— Маргарита, — тихо сказал пожилой гражданин, — попросите еще раз зайти сюда прораба-отделочника. Скажите, что пришел товарищ, который деньги платит… Так, кажется?

— Да, плачу, — строго подтвердил я.

— Ага!.. Значит, товарищ этот и имеет что-то сказать. Так?

— И скажу. Еще как скажу!

Маргарита встала, отчего прорабская снова содрогнулась.

— Вы бы присели, товарищ, — как мне показалось, заискивающе сказал пожилой гражданин. — В ногах правды нет.

В это время раздались быстрые шаги, дверь распахнулась:

— Где он, этот друг, что деньги платит?

В комнату вошла Нина.

— Алешка?!

— Нина!

Вот наконец добралась домой. В кресло, в кресло! Ничего, ничегошеньки не буду делать, так вот посижу полчаса. Да, целых полчаса, и думать даже не буду, Ах, какой у меня был трудный день!.. Мой взгляд скользит по комнате, задерживается на столе. Боже мой, вчера забыла спрятать записки, они раскрытые лежат на столе… Хорошо, что все родные уехали, вот молодцы, что уехали. Я поднимаюсь и беру мой фолиант… Что это?! Снизу страницы крупно, как обычно пишет дядя, резолюция: «Думать надо!!!»

О чем думать, дядя Василий? Я писала о Важине… Значит, ты рекомендуешь подумать о замужестве? Поздно, уже дала слово. Не люблю его? Ну и что же? Сколько женщин выходят замуж без любви, человек нравится, и достаточно. Ты ведь сам меня пилил: «Двадцать семь лет, двадцать семь лет! Пора, пора!» Или, может быть, речь идет о приезде Петра Ивановича? Да, приехал. Ну и что с того? Два года не отвечал. В какой мере его приезд может отразиться на моем решении? Если б он хоть немного, ну самую капельку, интересовался мною, мог бы написать несколько слов… Мог или не мог, дядя? Если хочешь знать, я его ненавижу, да, ненавижу. Элементарная вежливость говорит: тебе пишут — ответь. Предположим, ты очень занят, нет времени (абсолютно нет времени!), пожалуйста, черкни несколько слов, ведь больше от тебя ничего не требуется.

Ну скажи, дядя Василий, ты их видел: разве можно сравнить? Один высокий, молодой, плечи-то чего стоят! Любит меня. Другой — сухонький, серенький, уже сорок два. Одни только глаза у него — ясные-ясные. Как посмотрит… Да ерунду я пишу про глаза, скучный он, неинтересный.

Или ты имел в виду работу? Вот это правильно! Ох, думаю я, думаю о ней. Сегодня был трудный день, с самого утра трудный. По дороге, когда я ехала на стройку, крупно поспорила… с собой. Я говорю себе: «Ну-с, милая, значит, малярить едешь? Малярить?» Отвечаю себе: «Как видишь, еду. Зачем эти глупые вопросы?» Говорю себе: «Значит, училась-училась, милая, мечтала-мечтала и кончила краскопультом и ведерочком с побелкой?» Отвечаю: «Да-да, ведерочком! Ну и что? Кто-то же должен побелкой заниматься! Помнишь, в Минске старики даже не хотели разговаривать со строителями из-за плохой отделки». Кричу на себя: «В Минске, в Минске! Глупая, взялась за самую черную работу на своей распрекрасной стройке. Скоро на тебя, старую деву, и смотреть никто не станет».

Когда в споре один горячится, другой должен быть спокоен, поэтому насмешливо отвечаю: «А вон напротив парень сидит, все время глаза пялит, вот-вот заговорит. Интересно, с чего начнет? О погоде, наверное. И рядом тоже мужчина все поглядывает».

Остановка автобуса. Напоследок говорю себе: «Собственно, о чем дальше говорить? Начала гордиться вниманием случайных людей, дошла до ручки».

Дорога к стройке шумная, веселая, залита мягким утренним солнцем. Если бы не спор, я бы тоже влилась в поток счастливых (так мне кажется) людей, что бегут на свою интересную (так мне тоже кажется) работу. Говорят, что, когда человеку нехорошо, все окружающее кажется ему в темном свете. Не согласна! Наоборот: если человек болен, то все остальные кажутся ему крепкими, здоровыми; если он несчастен — все встречные выглядят счастливыми; если у человека дурное настроение, то, как назло, солнце радостно светит вовсю… Только кому оно светит? Всем этим крепким, здоровым, счастливым, а тебе — больному, или несчастному, или дурно настроенному — вдвойне тяжело. Может быть, я не права? Может быть, но так мне кажется.

Длинные тени ложатся на тротуар, на дорогу. Ага, видишь, есть же и «тени», то есть плохое. Ничего подобного! Это игра теней и солнечных бликов, именно они создают впечатление полноты, объема, жизни.

Я подхожу к стройке. Идет монтаж, высоко-высоко, так, что приходится задирать голову. На крюке крана висит колонна. Я знаю, что сейчас ее поставят в кондуктор, несколько минут, и начнется сварка, потом вверх пойдет вторая колонна — дом растет, тянется вверх. Красиво как! Но это не мой дом. Вон видите, стоит угрюмая громадина, закрытая со всех сторон, без кранов и, кажется, без людей? Это мое. Сейчас я зайду туда, за мной захлопнется дверь, и целый день буду, как белка в колесе, бегать с этажа на этаж.

Я подхожу к своей громадине, толкаю дверь, она за мной с резким стуком захлопывается. Все! Белка в клетке, сейчас-сейчас закрутится колесо…

У доски, где я отмечаю качество работ, стоит паркетчик Шалимов.

— Здравствуйте! — не очень любезно, еще под впечатлением своих мыслей, бросаю я. — Вы чего тут околачиваетесь?

— Отметить нужно. — В его руке ручка.

— После! Приму работу — и отмечу. — Конечно, по всем статьям нельзя быть резкой с подчиненными. Но человек я, или меня уже на этой распроклятой стройке превратили в машину: чего он с утра у доски? — Идите работайте! Он смотрит в сторону:

— Вчера завезли негодный паркет.

— Как так? — взрываюсь я. — Ведь я специально оставила Василину.

— Паркет приняли…

— Не может этого быть! Пойдемте! — Я быстро иду к прорабской. Навстречу Василина.

— Василина, — почти кричу я. — Вот Шалимов говорит, что ты приняла плохой паркет?

— Они, Нина Петровна… они…

— Что они? Говори толком. Кончится наконец этот детский сад? Надоело! — Я впервые говорю с ней так. Она смотрит на меня почти с ужасом.

Паркет аккуратными стопками лежит тут же, в вестибюле. Я подхожу, беру одну пачку и снимаю проволоку, клепка рассылается. Ну что он выдумывает, паркет как паркет.