Лев Лондон - Снег в июле

— Не знаю, Аглая Федоровна, спросите у него. А времени уже-е!

Секретарша испуганно посмотрела на часы.

— Ох, бежать мне надо, бежать! До свидания, Костенька.

Костя снисходительно кивнул головой. Аглая Федоровна старательно засеменила по ступенькам…

Так вот, много еще баллов можно было поставить Важину, но, как говорится, было тут большое НО — все это делал Важин для своей выгоды. Что же тут плохого, ведь и общество, так сказать, от работы Важина тоже получало выгоду? Все так, но хорошо, когда личная выгода Важина совпадала с общественной, а если не совпадала? Если Важину, для того чтобы доказать, какой он хороший руководитель, выгодно сдавать незаконченные дома, спешить, портачить — что тогда? Тогда все его качества: и работоспособность, и талант — все оборачивается во вред людям. Но этого не видно или, что еще хуже, не хотят замечать. И важины процветают, а настоящие люди, как Петр Иванович, вынуждены уходить…

На лице Кости появляется ленивая усмешка. Выходит, правильна его жизненная идейка… Был Костя в бригаде Волошина (о нем ему говорил управляющий), видел он, видел, как работает Волошин. Хорошо, ничего не скажешь. И быстро и качественно. Только, если б захотел Костя, и он мог бы так работать, не хуже! А для чего это нужно ему в мороз, ветры, дождь вкалывать, да еще на высоте, неосторожный шаг — и вниз загремишь… Чтобы такие, как Важин, скакали вверх по служебной лестнице? Э-э, дураков нет, ищите в другом месте. Правильно он облюбовал себе легковушку: ни ветра, ни дождя. А деньги, если дополнительно потребуются, он на ремонте частных машин заработает. Ага, бежит вон Писарев. Опоздал? Нет, еще десять минут до девяти. Чудаковатый парень, говорят, что-то пишет. Муравей он, как и бригадир Волошин.

— Здравствуй, Костя!

— Здравствуйте, Павел Николаевич! — Хотя они примерно одного возраста, но так уж принято: водителей легковых машин до пятидесяти лет, а то и больше, по имени называть. Костя не обижается. — Как ваша драма подвигается?

Писарев останавливается:

— Повесть, Костя, а не драма. А откуда ты знаешь?

Костя усмехается, любит удивлять «муравьев».

— Аглая Федоровна печатает, Костя. — Писарев в очередной раз рассказывает, как трудно писать производственную повесть. — Нет там ни злодеев, ни сыщиков, и убийств нет. А заинтересовать читателя нужно. Понимаешь, Костя, в начале повести следует схватить читателя за горло и не выпускать до самого конца.

У Кости другое мнение. Он много читает, уверен: если хорошо написано, то необязательны убийства, но спорить с Писаревым не хочется, поэтому снисходительно советует:

— Понимаю. Только бегите в трест, четыре минуты осталось.

— Бегу! — Писарев мчится вверх по ступенькам.

Костя выходит из машины. Сейчас пижон, наверное, подъедет. Так и есть. Подкатили «Жигули», не спеша выбрался главный инженер треста. Закрывая дверцу ключом, Лисогорский улыбаясь кивнул Косте:

— Возил кого, Костя?

— Возил.

Лисогорский, все так же улыбаясь, ждет. Костя знает, что Лисогорского интересует — возил ли он управляющего, но пусть спросит.

— Кого, Костя?

Вот сейчас можно ответить:

— Управляющего.

— Так!.. Ты, наверное, знаешь, что Петра Ивановича снимают. Завтра ко мне в восемь тридцать, поедем по стройкам.

Этот тоже принадлежит к отряду важиных: ласков со всеми, предупредителен, но своего не упустит. Косте вдруг делается противно:

— У вас же своя есть машина, а управляющий, — Костя подчеркивает это слово, — далеко живет.

Улыбка не сходит с лица Лисогорского, но глаза холоднеют:

— Я свою машину ставлю на профилактику. — Лисогорский делает паузу. — Ну, как знаешь. Может, у тебя вообще нет желания работать в тресте?

Это уже прямая угроза, но Костя не из пугливых, он только широко улыбается. Ему кое-что известно о главном инженере — за это обычно по головке не гладят. Лисогорский отводит глаза.

— Ну ладно, Костя, будем дружить.

Костя пожимает плечами. Лисогорский старательно запирает свою машину, потом легко взбегает по ступенькам.

А управляющий тяжело шел. Костя пробует разобраться. Наверное, ему все же жаль не управляющего, не надо лопоухим быть. Что-то чистое, словно крылом, коснулось его в эти дни, и жизнь, необычная, чудная, увиделась ему. Интересно было критиковать, спорить, сомневаться, но хоть издалека быть приобщенным к этой жизни… Теперь конец! Сядет в машину подобный Важину, и уйдет, завянет все.

Может быть, может быть, и ему чем-то чудны́м заняться? Пойти на стройку, как Волошин, или… в институт поступить — вот бы все удивились! Но Костя снисходительно улыбается. Зачем ему это? У него своя позиция, твердая. И то, что делают сейчас с управляющим, только укрепляет ее.

Северов проснулся в семь. Это по-новому, а вообще в шесть. С трудом поднялся: руки, а особенно ноги, так сразу не действовали, нужно было их разминать… Включил радио. Ах ты черт, снова попал на радиофизкультурника, который таким бодрым голосом, что становится тоскливо, убеждает делать зарядку. И мир изменится: все боли, болезни, дурное настроение — все пройдет… Ерунда это, сущая ерунда! Пятьдесят пять есть пятьдесят пять… Не будет он делать зарядку. Сегодня — это наверняка — нужно в трест пораньше. Он выпил чай, со злорадством приглушил физкультурника и тихонько, чтобы никого не разбудить, вышел.

Было как раз время бегущих людей: мчались служащие, которые жили далеко от контор, учреждений, министерств; мчались рабочие, живущие близко от заводов, фабрик, строек; лихо трусили студенты, у них вообще нельзя было разобрать, когда начинаются занятия. Северов попробовал включиться в бег, но ноги пока еще не приобрели гибкости. Это после, в середине дня, он тоже сможет бежать, а пока с некоторой досадой замечал, что все его обгоняют. Пятьдесят пять!

Он пробовал сосредоточиться на своих делах, но куда там! Все мелькало перед глазами: люди, машины, вагоны метро, снова люди, снова машины.

Конечно, где-то было солнце, мягкое, утреннее, ветерок был, и он, ветерок, ласково заигрывал с машинами, людьми, с деревьями, покорно растущими среди асфальта. Но всего этого никто не замечал, всем командовали часы, стрелки часов.

Так пронесся он всю дорогу, очнулся только у входа в трест. Было такое впечатление, что его прогнали по трубе пневмотранспорта. Уже девять. У трестовской «Волги» какого-то пегого цвета, покручивая в руке цепочку с ключиками, стоял шофер. Северов не любил его: нагловатый парень, и притом всюду сует свой нос.

— Здравствуйте, Леонид Сергеевич, — поклонился шофер, включая Северова в орбиту своих всезнающих глаз.

— Здравствуйте. — Северов ни разу за все время не назвал шофера по имени. Не нравилось ему: человеку уже двадцать пять, взрослый, а его, как мальца, называют Костей.