Лев Лондон - Снег в июле

Телевизор… И вдруг возникло воспоминание.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Детство… школа… раскрашенная карта мира. Кем быть? Конечно, путешественником, открывателем новых земель. На маленьких черных корабликах плыть по пунктирным линиям из порта в порт.

Но вскоре становится ясным, что вся земля, мысы, острова уже открыты. Я опоздал по крайней мере на сто лет. Даже полюсы открыты и, как оказалось, ничего особенного не представляют, так себе — воображаемая точка… Вот разве в глубь земли заглянуть. Это что значит? Геологом быть?

А может быть, книгу написать, такую, как «Мартин Иден»?

Идут годы, бегут годы, и все чаще я начинаю посматривать на строящиеся здания. Как это такую махину ставят на фундаменты? Почему на одно здание можно часами смотреть, а другое — скучное-скучное?

— Иди, иди отсюда, мальчик! — покрикивают на меня прорабы. — Упадешь куда-нибудь, отвечай за тебя…

Но я упорно прихожу после школы на эту стройку… Почему один кран красный, а другой желтый? Почему один кран движется по рельсам, а у другого гусеницы? Почему…

Наконец прорабу — мрачному большому человеку с длинным рябым лицом — надоело. Он схватил меня за руку:

— Пойдем к твоим папе-маме.

— Их у меня нет, — поспешно сказал я, как бы извиняясь за это. — Только бабушка, но она далеко отсюда.

— Как так? — удивился он. — А у кого ты живешь? Кто тобой командует, уши дерет?

— Никто… Если вы хотите на меня пожаловаться, то повидайте Анастасию Александровну, нашу учительницу, — посоветовал я ему. — Это тут недалеко.

Прораб скупо усмехнулся:

— Учиться, наверное, не хочешь, вот и шатаешься по стройкам, — строго заключает он. — Двойки?

— Нет, Иван Петрович. — Я вынул из портфеля дневник.

— Здо́рово! — похвалил он, разглядывая дневник. — Одни пятерки. А откуда ты знаешь, как меня звать?

— Тут все кричат: «Иван Петрович, раствор!», «Иван Петрович, кирпич!»… — Я остановился, только сейчас заметив, что у прораба один глаз смотрит на меня, а другой в сторону. Как он это делает, спросить?

— Ты что, строителем хочешь быть? — Он выпустил мою руку. — Напрасно, проклятая, парень, работа! Не советую.

Вообще я до сих пор не думал быть строителем, но почему-то сказал:

— Хочу. А почему она проклятая?

— Проклятая! — убежденно повторил он. — Все кричат: строители, высокое звание!.. И все ругают строителей… Ну, иди, иди отсюда, выбирай себе работу полегче. Да и щуплый ты какой-то; строитель знаешь какой должен быть! — один его глаз сердито смотрел на меня, другой наблюдал за кладкой.

Я ушел.

Через неделю, проходя мимо стройки, я увидел в воротах Ивана Петровича. Я все же решил подойти — может, он изменил свое мнение о строительстве. Кроме того, всю неделю я исправно питался, мне казалось, что я поздоровел. Сейчас он не должен называть меня щуплым.

— Ты чего, мальчик?.. А… это ты, Сергей! Ну, заходи. Где ты пропадал?

Я начал было рассказывать, но он перебил меня:

— Так ты окончательно решил стать строителем?

— Да, решил.

— Ну смотри, — угрожающе сказал Иван Петрович. — Наберешься в жизни лиха. Чудак! Учился бы на физика… Лаборатория, белый халатик. Ни тебе административного инспектора, ни главного инженера, черт бы их побрал!

Но видно, мое решение ему понравилось, он подобрел.

— Ладно, приходи к нам.

— Можно? — обрадовался я.

— Что поделаешь, коллеги мы с тобой.

Это мне очень польстило. Теперь почти каждый день я заходил на стройку. До конца первой смены я старался не попадаться на глаза Ивану Петровичу. От жары, приездов разного начальства, громких выкриков каменщиков — все время не хватало раствора — Иван Петрович был очень возбужден и на всех, кто попадался ему под руку, гремел. Только после работы он понемногу приходил в себя.

Стройка была у самой реки. Мы садились на скамейку, и я узнавал интересные вещи: фундаменты нельзя закладывать в мороженый грунт, особенно в глину. Иван Петрович сам видел, как земля при оттаивании выталкивала фундаменты вверх… В Москве земля промерзает на глубину один метр шестьдесят сантиметров, поэтому фундаменты обязательно закладываются на «один восемьдесят».

— А бывает меньше?

— Бывает.

— Что же тогда?

— Трещат стены, вот что тогда! — мрачно говорил Иван Петрович.

— Во всякой земле?

Он подозрительно посмотрел на меня:

— Ты что, читал про это?

Читал я, конечно, совсем другие книги — про войну, поэтому загадочно молчал.

— Ну, раз уж ты такой шустрый, строительные книги читаешь, то извини, парень, я должен уточнить правила. В песках глубина фундамента может быть меньше… — Он усмехнулся. — Только все равно закладывают на метр восемьдесят.

— Почему?

— Возни много. Проектировщики это делают на всякий случай, так спокойнее, а мы, строители… канитель большая, парень. Нужно вызывать из проектной конторы…

— Так это же неправильно!

Иван Петрович гневно поворачивает ко мне лицо. Один глаз его мрачно впивается в меня, а другой угрожает реке.

— Это ты скажи нашему главному инженеру. От него все неправильности идут.

— Хорошо, Иван Петрович, — успокаиваю я его. — Увижу главного инженера… Вы меня познакомите, я ему скажу.

…А на косогоре, оказывается, фундаменты идут ступеньками, все время сохраняя эту самую «глубину промерзания».

— В Москве, — рассказывал Иван Петрович, — очень часто попадаются старые срубы питьевых колодцев, и как раз там, где нужно закладывать фундаменты. Что делать тогда? — строго спрашивает он.

Я не мог ответить на этот вопрос.

— Видишь, — удовлетворенно смеялся он, осторожно хлопая меня по плечу, — не знаешь!

— Нужно их засыпать, — быстро отвечаю я.

— Вот, пенки начинаешь снимать, — говорил он точь-в-точь как наш учитель географии. — Это тебе домашняя задача, Сергей.

Много есть разных фундаментов: у реки чаще всего забивают сваи, а на болоте делают железобетонную плиту. Я, как губка, впитываю в себя эти рассказы.

…Я живу у толстой, но очень подвижной и хлопотливой женщины — Марии Васильевны. Ее муж Андрей, тоже Васильевич, уже год на пенсии. Он высокий, крепкий, у него красивые каштановые волосы. Целый день сидит перед телевизором, а вечером уходит гулять.

Меня он не замечает. Зато Мария Васильевна проявляет крикливую заботливость и, кажется, честно отрабатывает те деньги, которые ей высылает бабушка.

Но мне всегда с ней скучно, кажется, будто вся ее заботливость придуманная, а внутри у нее нет души, пусто-пусто.

Стройка затягивает все сильнее. Я начинаю понимать, что кроме фундаментов, стен и плит, кроме кранов и бульдозеров существуют неизмеримо более сложные вещи — отношения между людьми.

…Идут годы, мчатся годы. Мир сотрясают события, запущен в космос первый спутник, в газетах нарисован земной шар, вокруг него кривые линии движения усатого кусочка металла. (Куда он упадет? Вот бы найти!) Но все так же тихо и размеренно течет жизнь в моей квартире. Сидит перед телевизором Андрей Васильевич, и хлопочет на кухне Мария Васильевна.