Лев Лондон - Снег в июле

— Хотя вы свое слово не сдержали, нарядов нет, — в глазах Нового я заметил блестящие насмешливые точки, — приказ о вашем отпуске я подписал. С завтрашнего дня…

Я перебил его и умоляюще начал просить оставить меня на работе, буду скучать по стройке.

— Ничего, ничего, — строго сказал он, — все, даже старшие прорабы, должны отдыхать.

…Получил целую кучу денег и советов. Мне рекомендовали взять аккредитив, позаботиться об оснастке для купания. Сметчик Аполлон Бенедиктович вызвал меня во двор (он не доверял секретов крупнопанельному дому), долго разъяснял, как вести себя с администраторами гостиницы.

— Вы их, юноша, измором… измором берите. Не уходите, стойте у конторки. Час, два, и они сдадутся.

Я мрачно слушал. «Влип, — думал я, — никогда в отпуске не был… Что я там, на юге, буду делать?»

— Это мне все известно, — сердито сказал я администратору гостиницы, милой девушке, одетой в белое платье, — вот буду стоять у вашей конторки два часа, тогда номер найдется.

Она ласково улыбнулась:

— Пожалуйста, товарищ… (заглянула в паспорт), товарищ Темушкин, мне будет веселее.

Но я не выдержал и через полчаса, пренебрегая советами Аполлона Бенедиктовича, вышел на улицу.

Все тут было в избытке: синее гладкое море, высокие горы, покрытые кудрявой зеленью. Воздух был так напоен ароматом, так густ, что, казалось, его можно было резать электропилой на блоки. Только кранов почему-то не было.

Вечером в хорошо пригнанном гостиничном механизме что-то случилось, какой-то болтик выскочил.

— Вам повезло, товарищ, — приветливо пропела милая администраторша, — не приехал Голодов.

Я не стал выяснять, кто этот Голодов. Когда администраторша дала мне ключ, показалось, что одновременно она вручила и горы, и море, и набережную, где продавались очень аппетитные пирожки.

На следующий день вечером пьяный от свободы, моря и солнца, прославляя нового главного инженера за отпуск, я добрался до своей комнаты, лег на диван и уснул.

Снился мне Аполлон Бенедиктович и милая девушка-администратор. Сметчик стучал кулаком по столу и кричал на администратора, почему я все же получил комнату, хотя не внял его советам.

Стук усилился. Я открыл глаза. В дверях, виновато улыбаясь, стояла администраторша.

— Ми…лая, как вам рад! — Я вскочил. — Заходите…

Она вошла, закрыв за собой двери.

— Это вам, — сказала она и протянула мне бланк.

Телеграмма содержала короткий приказ:

«Немедленно выезжайте Москву. Пуговицын».

Через открытое окно слышался шум волн. Низко висели большие ликующие звезды. Мягкий, ласковый ветер приносил прохладу и запах моря.

— Наверное, на стройке авария, — медленно сказал я.

В дверь снова постучали. Она медленно приоткрылась. Показался угол чемодана, а потом настороженное лицо какого-то гражданина, напомнившего мне Аполлона Бенедиктовича.

— Подождите, — резко сказала администраторша.

Дверь закрылась.

— Боже, как он мне надоел! — воскликнула она. — Встал у моей конторки и не отходил битых два часа…

Она одарила меня очаровательной улыбкой.

— А вы сейчас уезжаете?

Я кивнул головой.

— Правда? Какой вы милый!

Серое, хмурое небо. Темная, словно застывшая, вода реки. Идет дождь, мелкий, назойливый. Но какое все родное!

— Что случилось? — взволнованно спрашиваю я Нового.

— Вы уж простите, Темушкин. У вас на стройке такое!.. Я убедился — старший прораб не может идти в отпуск. — На его осунувшемся лице появилось виноватое выражение. — Не нужно аккордных нарядов. Вы так и не отдохнули.

Новый сдавался на милость победителя.

Через окно я увидел свою площадку. Работали краны, монтажники ставили панели — все такое близкое, родное…

— Ничего, товарищ Главный, все будет в порядке.

Последние два года прошли у нашего главного инженера Степана Петровича в ожесточенных схватках с Временем. Сначала оно подкрадывалось к нему незаметно. Ну, там, пятьдесят семь лет, пятьдесят восемь — можно еще думать, подшучивать над старостью, но пятьдесят девять — это уже безобразие.

Время побелило его волосы, избороздило лицо глубокими морщинами, но он продолжал работать. Мчался вверх по ступенькам на одиннадцатый этаж, рысью бежал к автобусу и энергично ругался с субподрядными организациями.

— Все равно не возьмет меня проклятое, назло ему буду работать, — гремел на оперативках наш главный.

Мы любили его за деловитость и уважительное отношение к нам, прорабам. Все были довольны, что Степан Петрович остается на работе. Было решено отметить его шестидесятилетие.

Спешно на дачу Степана Петровича были откомандированы чертежница Люся и счетовод Афродита Ивановна. Они здорово готовили салаты и, что не менее важно, отлично знали, как сейчас говорят, экономические законы.

В четверг после работы мы прибыли на дачу. Степан Петрович встретил нас у калитки, кланялся и хватал гостя за руку.

— Рад! — восклицал он. — Как это говорят — почтили меня.

Рядом стояла его жена Анастасия Николаевна, худенькая, тихая; скромно опуская глаза, она говорила:

— Милости просим…

Посреди двора был накрыт длинный стол, уставленный тарелками со всевозможными салатами, бутербродами и бутылками. Громко играл магнитофон.

Мы шумно уселись. И вот наступил торжественный момент.

— По…звольте мне, — заикаясь, сказал наш начальник, еще молодой, тощий человек, любивший приезжать на праздники пораньше. — По…по…звольте мне…

Я не буду терять времени на пересказ его речи. Скажу только, что наш начальник справился с заиканием и дальше все пошло гладко.

В конце он заявил:

— Особенно приятно нам, что наш дорогой, наш незабвенный Степан… Степан Петрович остается работать, не бросает нас на произвол плана… Произвол? Не то слово, — строго сказал он. — Словом, ура Степану Петровичу и его милейшей… да, милейшей супруге. Ура!

— Ура…а…а! — закричали мы и двинулись к юбиляру. — Ура!

От наших тостов, громкой музыки и смеха на всех дачах нервничали собаки. Из-за высоких сосен неожиданно выскочила луна и строго, как стройконтролерша Панюшкина, уставилась на нас.

Наконец слово было предоставлено самому юбиляру.

— Рад… рад… — на удивление тихо сказал Степан Петрович.

Он благодарил каждого, начав, как на всех оперативках, с сантехников. Когда очередь дошла до меня, Степан Петрович уже гремел:

— Сдадим, Темушкин, двенадцатиэтажный?

— А чего же, Степан Петрович, — как можно тверже сказал я, — сдадим через три дня!

«Он же еще без крыши», — подмигнула мне луна.

— Все равно сдадим!

Тут поднялась Анастасия Николаевна.

— Степан, — тихо сказала она, — Степан, ты все забыл: музыку, экскурсии. Ведь мы договорились.