Александр Патреев - Инженеры

«…Нет уж, — уговаривал он себя, чувствуя, как постепенно пропадает в нем сила. — Отжил свое… пора в дорогу».

И покоряясь судьбе, без ропота, без сожалений, без страха, он погружался в эту пустыню мрака, которая обступала его кругом… Он шел и шел, опускаясь все глубже и чувствуя, как постепенно весь он сливается с этой осязаемой, своей жизнью живущей тьмой… И страха не было в душе, и холода не чувствовал Парфен, и все, не переставая, слушал эту беззвучную тишину, заполнившую весь мир. Скоро, скоро покличет его земля, растворит перед ним одну из своих бесчисленных, невидимых дверей, и он, совершив положенный свой круг — маленький и незаметный людям, — войдет туда…

Он умер под утро, на третий день, как сам определил себе сроки, когда красным полымем загорелась на востоке заря… А в полдень ушел вслед за ним и Петр Радаев, не одолевший своего недуга.

Их хоронили вместе и рядом вырыли могилы на новом кладбище.

Большая толпа людей, вытянувшись по дороге, шла медленно и тихо, и звуки оркестра, то рыдающие, то сурово торжественные, сопровождали ее движение…

Слава человеку, трудившемуся на земле, слава народу, рожденному великим, слава земле необъятной, где вечно продолжается жизнь!..

Программа цеха была вначале невелика и росла постепенно, но целых шесть месяцев не справлялись с нею. Было достаточно больших и малых причин, чтобы лихорадило не только литейку, но и весь завод, вступавший в полосу освоения.

Построить корпуса на голом месте оказывалось проще, нежели сделать хоть одну машину из собственных деталей. Автомобиль рождался одновременно во всех цехах, готовые детали — каждая своей дорогой — бесконечным потоком двигались к месту сборки, задержка одной из них разрушала всю систему.

Прежних строителей, в большинстве пришедших из деревень (их было здесь пятнадцать тысяч), поставили к станкам. От них требовалось умение мастера и совершенное знание технолога. От простых привычных понятий: сутки, аршин, пуд, — которые теперь уже не годились, — лежал путь к новым непривычным понятиям: секунда, миллиграмм, сотая доля миллиметра, которые внедрял завод.

Пока рабочие не научились чувствовать эти малые величины, с конвейера машина не шла. В неопытных еще руках ломались импортные станки, сгорали моторы, готовые детали не выдерживали испытаний.

В литейке — основном заготовителе для всех цехов — долго не удавалось получить металл годной марки, а страна торопила с выдачей литья, потому что хотела быть независимой, и уже сокращала ввоз металла и готовых изделий.

Инженеры изучали опыт других отечественных заводов, каждый цех превращался в лабораторию.

Зноевский и Авдентов всячески меняли режим печей, пропорции примесей, но литье не годилось. В отлитых блоках — самой ответственной части мотора — зияли раковины в различных местах… Не следовало даже выпускать их из литейки, требовалось возвращать обратно в переплавку, но Штальмер упрямо гнал их на обточные станы. Литье оказывалось таким твердым, что не поддавалось сверлам — они ломались. Большинство блоков даже и не доходило до сверловочных станков: их браковали на первой, второй операции; немногие прорывались дальше, но их браковали на контрольном пункте. Здесь их метили мелком как брак и складывали на землю клетками.

Эти бурые шероховатые штуки напоминали чем-то бруски прессованного торфа и, действительно, годились только в печь… За ними приходили автокары с прицепками, забирали их и увозили обратно к вагранкам. Драгоценный металл испорчен, время потрачено впустую!..

Штальмер вступил на путь изобретательства и открытий, подталкивал к тому же и других, предупредив Дынникова, что результаты, возможно, скажутся не скоро. Ему до поры верили, помогали, как и всякому человеку, кто пробовал силы на новом поприще.

Он ратовал за то, чтоб проложить свои дороги, минуя все, что добыто в металлургии капиталистических стран, особенно в Америке, и кричал: «Надо идти в атаку!»

Зноевский назвал эту дорогу самой ухабистой, длинной и бесплодной. Мистер Брайсон перед отъездом на родину целиком подтверждал правоту Зноевского, но не настаивал, ибо миссия его уже считалась законченной. С ним вместе и несколько позже уехало много иностранцев, освободив место тем, кто у них учился.

Авдентов дал четыре плавки, и все оказалось браком. У Штальмера из пяти годилась лишь одна, блоки дошли только до третьей операции, но этот маленький успех он счел победой и скоро ушел по болезни в отпуск.

Получив обширные права начальника литейной, Зноевский положил на штурвал обе руки, и судно продолжало крениться то в одну, то в другую сторону, хотя самый курс был, кажется, верен.

И вдруг, к немалой досаде Авдентова, Степан Аркадьевич оставил его одного у печей, а сам целую неделю выискивал дома спасительное рецепты в тетрадях и книгах, привезенных из Ривер-Руж. Уже без него Михаил сделал две плавки, и особенно неудачной была вторая.

Измотанный, похудевший точно после болезни, с потемневшим лицом, покрытым сажей и пылью, он притащился к Зноевскому в одиннадцать ночи, чтобы доложить ему о своем поражении.

Оказывается, его дружок сидел в теплой ванне, с английской книжкой в руках, и был почему-то неизъяснимо весел:

— А-а, Михаил!.. проходи сюда. Мы — в ванне и потому в «неглиже Адама». Извини за нескромный костюм.

— Ну как тебе не стыдно! — прямо с ходу набросился на него Авдентов, и что-то неукротимо злое было в его напоре. — Штальмер «заболел», чтобы не быть в ответе, а новый начальник не ходит в цех. Раненько обюрократился!..

— Лежачего не бьют, — предупредил Степан, сделав движение рукой, будто книжкой только и может заслониться он от свирепого друга.

Авдентов до того устал, что даже говорить ему было трудно. Он опустился на лавку поодаль от чистого белья Степана и голосом глухим и нервным произнес:

— Брак… восемь тонн… выплеснул на землю.

Зноевский бросил книгу на подоконник, вылез из ванны, тщательно вытерся мохнатым полотенцем и, не отвечая на беспомощный вздох приятеля, начал одеваться.

— А мне сегодня горячую воду пустили. Приятно. Советую тебе воспользоваться… Хочешь?.. Потом будем чай пить с вареньем. — И, говоря это, бессовестно глядел в глаза.

Или не понимал он, что шутка не к месту, или был какой-то расчет еще больше растравить человека, потерпевшего две неудачи подряд!.. Почти с ненавистью глядел Авдентов на это смуглое бронзовое тело с крутыми мышцами, на широкую спину с неглубокой впадинкой вдоль и толстую шею, на которой едва сходился ворот шелковой рубахи.

— Я не за тем пришел… у меня это свое есть.