Александр Патреев - Инженеры

— Сейчас приедет, — негромко сказал Зноевский, но так, чтобы услышали и другие.

Брайсон, действительно, знал свое время и приехал точно, минута в минуту. Его сопровождали пожилой инженер — представитель одной американской фирмы, и высокая худосочная девица, лет двадцати пяти, в роговых очках, — переводчица.

Лицо Брайсона было холодным, бесстрастным и не выражало ровно ничего. Он закурил неизменную свою трубку, с которой видели его прежде; толпа расступилась нешироким коридором, чтобы пропустить иностранцев, идущих прямо к конвейеру.

Рабочие, наладчики, инженеры разных цехов отступили еще, стали кольцом, и все следили только за Брайсоном, не пропуская ни одного движения его, ни жеста.

Он молчал. Размеренным шагом обходил разливочный конвейер, делал свое дело не спеша, не замечая ждущих нетерпеливых взглядов. Потом присел на одно колено, левой рукой оперся на край ленты и начал мерить линейкой. Всем стало вдруг ясно, что выверяет он не сантиметры, а миллиметры и доли их, почти невидимые глазом.

Он что-то сказал, ни к кому не обращаясь. Девица еще не успела перевести вопроса, как Зноевский ответил эксперту по-английски и потом уже для всех:

— Подгонок во время сборки не было.

Но переводчица, как бы не удовлетворенная его ответом, передала вопрос Брайсона, а ему — ответ Дынникова, слово в слово совпавшей с фразой Зноевского.

Нетрудно было понять, что девушка удивлена, неожиданно натолкнувшись на человека, знающего английский язык, и недовольна тем, что ей мешают выполнять ее обязанности. Зноевский больше не вмешивался. Брайсон лазил везде, щупал, осматривал, но это было только начало: он еще не испытывал! И вот он поднялся с земли.

— Мистер Брайсон просит пустить конвейер, — сказала девица ровным голосом, не подчеркивая какого-либо слова.

Итак, начиналось главное!.. Все затихли, впились глазами, подступили ближе. Настю оттеснили в сторону, а она тянулась, поднималась на носки, но видела теперь только длинную дымящуюся трубку американца… Хотя бы по ней, по этой спокойной струйке голубого дыма, пыталась она определить мнение эксперта.

Кто-то включил мотор, Настя рванулась вперед, пробилась на более удобное место. Конвейер дрогнул, звякнули ролики, и вот уже ползла, равномерно гудя, его широкая стометровая лента… Вот прошла перед глазами отчеркнутая мелом пометка на одной из плит, потом — все дальше, дальше… Вот она сделала полный оборот и вернулась обратно. Конвейеру дали второй прогон, скорость его меняли: три метра в минуту, четыре, шесть, девять!

— Мистер Брайсон просит рабочих сесть на ленту, — перевела девушка, вслед за неразборчивым бурчаньем эксперта.

«Что он, сломать хочет?» — стрелой вонзилось в сознание Насти, и она болезненно насторожилась. От тесноты ей стало трудно дышать.

Несмело, по одному, потом смелее монтажники, литейщики уселись на плиты, точно дети на карусель… Конвейер не сдал и под этой нагрузкой.

— Идет! — крикнул Харитонушка, но кругом строго на него-зашикали.

Брайсон молчал, слушал звук роликов, и лицо его, с плотна сжатыми, тонкими губами, оставалось прежним.

Запустив руку в широкий карман, он вынул бронзовую монету, жестом приказал рабочим слезть и, нагнувшись, поставил монету ребром на плиту… Конвейер шел, и вместе с ним шел эксперт, придерживая монету пальцем, чтобы не упала. Потом мгновенно (никто не заметил даже) он отнял руку, — и вот, не придерживаемая ничем, стоя на узком своем ребре, бронзовая монетка плавно пошла по кругу.

Насте стало страшно и как-то холодно внутри, — она не видела ничего больше, кроме этого желтого, тускло и зловеще поблескивающего кружка, — он не падал!.. Кажется, остановилось время, все замерли, и только Брайсон — спокойный, неумолимый — неслышными шагами шел вслед за монетой, точно крался, не спуская с нее цепкого взгляда. На повороте монета дрогнула, качнулась (или померещилось это), Настя закрыла глаза: «Ну, теперь все кончено!.. Не выдержали!» — И вдруг стоголосый громовой крик, точно взрыв, прорвал тишину.

Настя открыла глаза, — все кричали, улыбались, белые зубы блестели на темных, еще недавно озабоченных и робко ждущих лицах. Толпа ожила, зашевелилась, а монетка, миновав крутую петлю, шла теперь уже по прямой, к тому месту, откуда начала свое движение.

Дружное «ур-ра-а!» раздалось под сводами цеха.

Брайсон, последние секунды стоявший на одном месте, сдержанно махнул рукой, и конвейер остановили.

Колыванов Матвей обратился к переводчице:

— Спросите мистера Брайсона, какого он мнения о нашей работе?

Эксперт повернулся к нему и произнес отчетливо:

— Well done.

— Отлично сделано, — перевел Зноевский его фразу.

Испытание кончилось.

Степан Аркадьевич подошел к Брайсону, о чем-то с ним заговорил, толпа шумела, тронулась с места, Сергей Бисеров звал к себе Харитонушку, махая над головами рукой. Настя, не видя больше ничего, убежала к вагранке и там, прислонившись к стене, заплакала…

Кто-то тронул ее за рукав, она обернулась.

— Настя!.. что с тобой?

Бисерова, увидев перед собой Марию, вскинула руки и, зарыдав, бросилась к ней на шею.

— Уймись, уймись же, — уговаривала Мария, не зная, что случилось. — Да о чем ты это?.. сроду не плакала, а тут… Сергей, что ли, обидел?.. Ну успокойся?.. Ну успокойся… нельзя же так… Что у вас с Сергеем-то?..

— Да ничего… хорошо все. — Она еще всхлипывала, утирая концом платка слезы, но лицо уже улыбалось. — Так я… и сама не знаю… Растревожили… Этот — дьявол-то с трубкой! — уж не знал, как и мудрить над нами… Даже деньгой проверял, пострел горбоносый, а все-таки пришлось похвалить… А ты разве здесь?.. Я что-то тебя не заметила. Ну пойдем, я провожу тебя…

Толпа в дверях задержала их ненадолго, и они вышли на дорогу, где двигался народ по широкой, чисто выметенной полосе асфальта. По сторонам этой новой гладкой дороги трепетали кумачовые флажки на древках, поседевшие от инея; всюду виднелись плакаты, транспаранты с цифрами и лозунгами торжественного дня.

Настя остановилась, точно впервые почувствовала этот праздник, и, сжав руку Марии в своей ладони, сказала:

— Помнишь, как мы в деревне-то жили, как в город вместе ехали?.. а теперь… — И вдруг бросилась к Марии на шею и принялась целовать: — Марусенька, милушка ты моя!..

— Пусти, задушишь, — отстраняла Мария, улыбаясь порывистому ее чувству. — Что ты какая нынче?..

— Да как же… Смотри. — И указала на огромные корпуса завода, свежо и молодо блестевшие под солнцем. — Смотри: камни, и те нынче радуются!

Все шел и шел народ, грудясь у проходной завода. Выйдя на проспект, Настя простилась с Марией и в том месте, где дорога поворачивала на поселок, увидала опять Харитонушку, а рядом с ним старика Парфена Томилина.