Александр Патреев - Инженеры

И вдруг, потеряв всякую надежду на благополучный исход, Сережка вскочил и с отчаянием ударил картузом о землю:

— А легчай нам, товарищи, в землю его закопать, чем эдак мучиться!..

— На лопату! начинай! — не выдержал инженер Дынников и, раздвинув бездельно сидевших на шпалах, быстро прошел вперед. — Кто машинист?.. вы? А десятник где?

Машинист, измотанный напрасным трудом, стоял перед инженером — весь серый, в грязи — и щепкой соскабливал глину с пальцев:

— Десятника нет… ушел с утра в мастерские… А эти, — он кивнул на землекопов, — сидят да лясы точат.

— А ну вставай! — гаркнул Дынников, сделав резкий, широкий взмах рукой. — Разматывай тросы!

— Да его паровозом привздымать надо, — сказал Сережка, но в голосе было больше удивления, чем протеста.

— Ничего, «привздымешь» и так. — И начальник приказал подошедшим монтерам отнять стрелу.

Теперь выступил и сам Колыванов. На виду у всех он сбросил на траву тужурку и засучивал рукава зеленой гимнастерки, оглядывая людей. А когда кран и два трактора подползли ближе, чтобы начать подъем «Лорейна», произнес, будто про себя, но всем было слышно отчетливо:

— Микула Селянинович, богатырь русский… слыхали такого?.. сам засадил свою сошку в землю — сам и вытащил. Вас тут двадцать голов, одна другой умнее, а «Ларивон-американец» — один. Лежит и смеется над нами… а мы ему за это чистым золотом платим. А еще двенадцать штук заказали таких же. Да нас они насквозь просмеют! А ведь с таким молодым народом, как вы, тут на два часа работы! Начинай веселее!..

Все, что ни были тут, нехотя начали подниматься, разбились на группы, размотали тросы, завязали их за гусеницы «Лорейна» и задние крючья тракторов; моторы завыли, с рокотом подполз кран, и вот стальные тросы натянулись, мелко подрагивая. Шевельнулась и медленно начала подниматься железная серая туша. Металлически похрустывая, левая гусеница становилась на ребро, а правая опускалась к земле.

Действие машин втянуло людей в работу — напряженную, неторопливую; каждый сам себе нашел место, и даже болтливый Сережка Бисеров уже молчал и осторожно подбирал конец троса.

Землекопы вместе с Колывановым перекинули свободный трос на другую сторону и, забежав туда, тянули к себе, сдерживая экскаватор, чтобы не свалился на другой бок.

— А ну, тяни, давай тяни! — сердито подпевал Бисеров.

Так, поддерживаемый с двух сторон, «Лорейн» широкими лапами прочно стал на землю.

Колыванов Матвей подошел к машинисту и, сурово глядя ему в глаза, похлопал по плечу увесистой ладонью:

— О машине-то, дорогой товарищ, думать надо. Она только с умным, заботливым человеком дружит… Понял?.. Ведь на всей строительной площадке у нас только три таких-то.

И напоследок припугнул судом, если такое повторится снова.

Вопреки ожиданиям, подъем продолжался только полтора часа.

— Ай да мы! — воскликнул Сережка, дивясь быстроте содеянного. И вместе с Володькой принялся сматывать канат, словно этим хотели перед начальством загладить свою вину.

— Харитонушка, едрена елка!.. Покойничек-то наш отудобел! — И Сережка рассмеялся не от остроты своей, а от общего удовлетворения. — Любота, ежели краном! Как это раньше-то мы не смикитили!..

— Некогда было: лясы точили, — ответил старик. — Ум без догадки да совести — пес ли в нем!.. А машина — бездушна, слепа… куда направил ее — туда и прет, железная сила!.. А вот взялись дружно — и подняли… ничего проще.

Он готов был пофилософствовать на эту тему, но Колыванов перебил его.

— Товарищи!.. через час у столовой собрание… Приходите все. Побеседовать надо, как будем работать дальше…

У самой тропы, убегающей в лес, стоял на поляне кудрявый кленок, со всех сторон открытый солнцу. Лапчатые листья слегка шуршали, касаясь друг друга. У корневища кем-то брошен топор — весь в глине, а погнутая бородка забита травой и мхом.

Дынников наклонился, чтобы поднять неприятную находку, потом оглядел ствол клена и заметил на нем неглубокую свежую рану. Кто-то хотел, должно быть, срубить это деревце, не мешавшее пока никому, но что-то случилось тут, и человек раздумал.

Из леса, навстречу Дынникову, шагал Мокроусов Мартын и, поравнявшись, взглянул с удивлением на топор в руках инженера.

— Твой, что ли? — спросил Борис Сергеевич.

— Нет, не мой…

— Тогда отнеси на склад… Ничего не берегут.

— Это правильно, — согласился Мартын. — Молодежь все. Старики, те — с понятием, жалеют, а эти… — И, не договорив, пошел своей дорогой, повесив топор на руку.

Минутой, позже, подходя к новому поселку, инженер заслышал позади шаги и оглянулся. Следом за ним, обходя лужицу, торопливо шла молодая, почти юная работница в синем кисейном шарфе, обутая в разношенные туфли-лодочки; тронутое загаром лицо было нежное, такое привлекательное, что инженер невольно загляделся. Кажется, он видел ее впервые… впрочем, нет; когда поднимали «Лорейн», она стояла неподалеку и смотрела; кроме того, он видел ее однажды в конторе… Должно быть, не особенно прилежна к работе.

— Почему гуляете? — спросил он.

Ему не ответили.

У первого барака стояла большая кадка с водой, и он нагнулся, чтобы вымыть руки.

— Я вас спрашиваю: почему гуляете? — требовательно повторил он.

Ему опять не ответили. Тогда он свирепо оглянулся, — но девушки уже не было тут.

Размахивая правой рукой, она убегала вдоль улицы, прыгая через лужи, доски, и синий кончик шарфа извивался на ветру. Только однажды она остановилась, чтобы поправить свалившуюся туфлю, и потом юркнула за угол недостроенного барака.

«Хм, шустрая… а нагнал бы», — усмехнулся инженер и очень изумился юношескому баловству мыслей…

И вслед за тем пришло воспоминание: мелькнула в мыслях другая девушка, — примерно таких же лет, только на той все было дорогое: и белое платье, и туфли, и желтый, как подсолнух, берет… Сосновым лесом, мимо городских подмосковных дач, под вечер, они шли вдвоем, и он, не замечая посторонних, шагал наугад и все пытался убедить ее, уверить…

У ней был выбор: студент Дынников, почти бездомный парень, со стипендией в семьдесят пять рублей, суливший журавля в небе, а другой — толстощекий, низенький доцент с иностранной фамилией, и хотя тот был вдвое старше ее, зато имел видное положение, получая тысячу в месяц, и быстро шагал в гору. Рина Соболь избрала второго…

У одной дачи, покрашенной синей краской, с широким балконом, с палисадником и двумя скворешнями на старой березе они простились навсегда…

Но спустя год — это было прошлым летом — они случайно встретились в Москве у трамвайной остановки. Соболь изменилась очень — осунулась, немного даже постарела; густо припудренное лицо казалось усталым и недовольным; а чем-то напуганные глаза похожи были на темные чарусы на болоте… Внятнее слов любых они вещали о незадачливой ее судьбе.