Александр Патреев - Инженеры

Пошла было домой, да силы не хватило, — добралась только до ночлежки, — там грузчицы жили. Думаю, у них отлежусь и домой пойду. Одна знакомая приветила меня, на свою нару пустила. Вечером она ушла на пристань, а ребенка своего мне покинула:

«Понянчись, говорит, а то оставить не с кем».

Ночью вернулась она и за мои труды дала полкаравая хлеба.

Я расспросила: как жить она изловчается?

«А так, говорит, и живу — сама видишь. Нынче ты с моим дитем посидела, а завтра еще кого-нибудь попрошу, а вчера никого не нашла, так ребенка одного оставила… куда денешься? жить как-нибудь надо».

Сама она молоденькая, красивая — только бы и жить такой, да счастья на ее долю не хватило.

«От кого ребенок-то?» — спрашиваю.

«От лабазника, — отвечает. — Без этого на работу не брал. Теперь вот и маюсь».

Наговорились мы с ней досыта, поплакали, и ушла я домой. Отрезала ребятишкам хлеба, — а они глазенки-то вытаращили, и едят, и едят — таково жадно, даже испугалась я: уж не объелись бы!.. Маленького хотела грудью кормить, а молока-то нет.

Из троих детей выходила только одну Оксю, да и та в голодный год умерла от тифа… Ох, Катюшка, Катюшка! По гроб не забуду, во сне не засплю — уж так жалко ее, страх!.. Она ведь была бы тебе ровесница!..

Варвара крепилась, чтобы не заплакать.

— Да-а, таково-то вольготно было у жизни в лапах! А вам теперь что? Вольная воля, свободный труд. Тебе вот декрету дадут четыре месяца, пособие получать будешь и в бараке угол дадут, — я про тебя уже говорила где надо… Видишь, помощь со всех сторон. Подумай-ка: какие твои годы! На самой зорьке в жизнь идешь. Бери свое равноправие в руки и пользуйся им по-хорошему. Теперь человеку по работе цена. Понятно ли это? — спрашивала Варвара и, к досаде своей, понимала, что не доходят до Катьки такие речи.

— Ничего, обойдется… а Петьку забывать надо: не он один — свет в окошке. Молод месяц не на всю ночь светит.

И, собираясь уходить, сказала, что напрасно Катя не ходит на работу.

Кожевникова замолчала и, провожая ее долгим взглядом, подумала:

«Будто не понимаю, почто явилась: притворяется. Не пожалеть человека пришла, а лишний хомут надеть хочет. Тятя недаром про то говорил…»

Или уговоры Казанцевой подействовали на нее, или сама одумалась, но Кожевникова стала ходить на работу. Однако через три дня отказалась опять, жалуясь на свое нездоровье, хотя ни разу не обратилась к врачам и целыми днями лежала в палатке.

Как-то вечером она ушла куда-то, не сказав, к кому и зачем… К ее странностям давно привыкли и на капризы не обращали больше внимания.

Встреча с тем человеком, о котором недавно прослышала Кожевникова и которого всячески старалась избегать на людях, делая вид, что он для нее совершенно чужой и незнакомый, произошла в тот вечер в условленном месте. Нужно было ей о многом переговорить с ним, но тут пробежал мимо них Макар Подшибихин, — и пришлось разойтись, чтобы не навлекать опасных подозрений. И только успели в тот раз уговориться о дальнейшей встрече, да еще он денег передал ей.

Нынче после полден она поджидала его опять, часто выглядывая из палатки, и когда он прошел в лес, повременила еще немного.

Мокроусов Мартын забрался в густую частель березника, где невозможно найти места, чтобы присесть, и, никому не видимый с тропы, манил ее пальцем… Он был удручен ее положением.

— Ну вот что, — начал он, уставясь в ее глаза. — Не таись, говори, правду. На сносях ходишь? Я вижу — все одна ты. Стало быть, не замужем, а так… вдова при живом муже… Кто он?

Тихо всхлипывая, Катя рассказала о Петьке, который остался в городе.

— Я так и знал, — тяжело просопел Мартын. — Слова-то отцовы не пошли впрок. А ведь я для тебя, что мог, все сделал: и документ достал и фамилию другую проставил. Думал, умнее будешь, а ты… Эх, Катька, Катька! Узнает про это мать, непременно сюда приедет, наплачется, шуму наделает, — тогда и вовсе беда: узнают.

— Тятя, ведь я никому про тебя ни слова… и ей не пишу. Всем говорю, что неграмотная. Чего боишься?

— Не боюсь, а… тебя жалею.

Но в это Катька не особенно верила, потому что памятнее всего ей были давнишние побои да еще то, как спешно и холодно провожал ее отец из дома прошлой зимой. С тех самых пор не написал он ни единого письмеца, словно она и не дочь ему.

— Почему тебя на работе не видно? — спросил он. — Других вижу, а тебя нет.

— Я и так обхожусь, — наобум сказала она, не зная, что ответить на это.

Он помрачнел, и бессильный вздох вырвался из груди:

— Плохо дело, если так. Дома ни к какой работе не приспособилась, все лежала, и здесь так же… Да ведь, глупая твоя башка, на что ты жить-то будешь, ежели без дела сидишь? Работать надо! Привыкай. Лень — она не кормит, а в тюрьму ведет… Смотри у меня! Нашему брату теперь глядеть надо в оба. Хитренько жить приходится и прилежность к делу иметь. Неужто в разум этого не возьмешь!.. Уж пора бы, — не маленькая. Сама скоро матерью будешь. — Катька опять заплакала. — Не реви. Глаза-то у тебя сызмальства на мокром месте. Срок-то когда тебе?..

— Еще не скоро.

— На всякий случай еще денег тебе принес, поберегай, не транжирь зря-то, пригодятся. К себе я тебя не возьму: негде, и от людей опасно — все раскопать могут… Ты одна-то легче укроешься. Ты — баба, да еще с ребенком, с тебя взыск небольшой. Нынче такие законы: бабам-то всякие льготы дают. Трудись только, не бросят. И я не покину…

Ей надоели эти советы: приходила Варвара и тоже приневоливала к работе, и Настя Горохова, а теперь и отец за то же. Словно все сговорились. Маруське вон хорошо: на легкую работу поставили.

— Мало ли что, — прервал он со злостью. — Она, может, с образованьем, а ты и писать-то как следует не обучилась, а ведь могла бы!.. Я не осуждаю, а советую, как тебе лучше, а ты — бестолковая, в голове-то у тебя солома. Вот и выходит все вкривь да боком. Ну что же, как-нибудь проживешь. Вот что: хочу с тобой посоветоваться. Не знал я допрежь, что и ты тут будешь. Стройка большая, нам не тесно с тобой, а только… как бы чего не случилось…

— Что, и отсюда гонишь? — сердито взглянула Катька, не совсем поняв отца. — Ну что — и уйду.

Он всяко пробовал втолковать ей, что собирается уйти сам, что ее отнюдь не гонит, но она уже не слушала. Такой была она дома, такой, видно, и останется впредь. А может, и в самом деле, уйти ей на другую стройку, или опять на старое место, — подумал втайне Мартын, потому что не хотел искать для себя лучшей должности.

— А куда идти-то надумала?

Но допытывался он напрасно. Ничего определенного она не сказала ему: или сама не знала, как поступить с собой, или решила что-то, да не хотела сказать, чтоб избавить себя от ненужных ей наставлений и упреков.