Александр Патреев - Инженеры

— С нормой как? — спросил он, обращаясь ко всем.

— Белого хлеба мало дают, — выпалила Настя. — Пробавляемся вот кренделями, а они — в цене.

Комсомолка отвернулась, чтобы не прыснуть со смеху, а беглянка увела глаза в сторону.

— Я не об этой норме, — уставился на нее начальник. — Я спрашиваю вас о работе. Где бригадир?

Все молчали, а он ждал, переводя взгляд с одной на другую, но дольше всего остановил взгляд на Олейниковой.

— Тетя Варя в контору ушла, — сказала опять Настя. — На гавань нас переводят… пошла выяснять, чего там бумажные путаники надумали… гоняют с места на место, а для чего? — и сами не знают. — И в упор посмотрела на пришедшего: — А что? Или чего заметил?

— Да. Рамы не так кладете. Надо класть, чтобы не портились. И дорогу тесом завалили… а ездить где?.. по воздуху?

— Рамы еще до нас клали, а насчет теса — правильно. Наша вина. Тетя Варя придет — скажем… Как хочет сама, она — хозяин.

— Я хозяин-то, — воспротивился Дынников, сдерживая улыбку. Ему и самому понравилось такое привычное звучанье хвастливого слова.

— Указчиков разных тут много, — сердито кивнула ему Настя. — А тетя Варя у нас одна, — ее и слушаемся, — говорила она, готовая ввязаться в спор с этим новоявленным хозяином, который был, похоже, недоволен никем и ничем, — есть такие на вольном свете!.. Но тот уже молчал.

Разломив в ладонях крендель, Настя начала есть, разглядывая высокие сапожищи инженера; другие же стеснялись при чужом человеке есть и продолжали сидеть в тех позах, как застал он.

Вдруг догадавшись, что перед ними большой начальник, Настя поглядела исподлобья и с ребяческим любопытством спросила:

— Ты самый, главный, что ли?.. Ну?! — растерявшись совсем, всплеснула она руками: — Батюшки!.. а я-то болтаю.

Инженер улыбнулся ее искреннему неподдельному удивлению, а Митрофанова Галя опять толкнула ее в бок, — мол, договоришься до чего-нибудь! Но и это не уняло.

— А нас, дур эдаких, будете учить? — засмеялась Настя.

— Будем, всех будем учить. С двадцатого числа — курсы. Вы неграмотные?

— Не-ет, не все… Маруся вот — девятилетку кончила, Галка — тоже ученая, газету может, а мы, — она указала на остальных, — в грамоте не толковы.

К бараку подходили плотники — крупный, разноперый народ. Не ладилось у них дело с десятниками — все подбивали артель расценки поднять повыше, а Дынников заупрямился, и те сбежали, покинув плотников на молодого неопытного парня. Потому и получилось: оконные колоды поставлены без кошмы и прибиты гвоздями, прокладка прогонов на стенах положена в две доски, фальцовка явно плохая.

Поджидая их, Борис Сергеевич ходил по этому деревянному простору, иногда отшвыривая ногой обрезки досок.

— Как устроились? — спросил он между прочим.

— Все вместе, в балаганах живем, — живо ответила все та же Настя. — Как цыгане бродячие.

— А мне в палатках очень нравится, — заметила Мария чистым голосом, какие бывают у девушек, которые умеют петь.

— Вы где работаете? в конторе? — обратился он к ней.

— Нет, в редакции постройковой газеты… Но собираюсь уходить.

— Почему?

— Днем сижу почти без дела, а вечером завалят работой. А мне хочется вечером быть свободной, чтобы учиться. Если Гайтсман не пустит — все равно уйду.

Дынников спросил, где работала прежде, и, узнав, что она была учительницей и знакома с канцелярской работой, предложил перейти к нему в главную контору. Он, видимо, торопился, а Олейникова раздумывала, не зная, принимать ли это нежданное предложение.

— Соглашайся, чего тут, — подсказала Настя. — Ей богу, сумеешь.

В самом деле, пожалуй, не следовало упускать этой прекрасной возможности, какую ищут и не находят другие.

— Хорошо… а когда приходить?

— Завтра утром, — ответил Дынников.

Варвара Казанцева часто уходила на ночь в город, опасаясь за беспризорную свою квартиру, и едва успевала утром к началу работ. Так сама собой ослабла ее опека в бригаде, — на новом месте заводились новые порядки.

Тем временем грузчицы — так продолжали здесь звать их — быстро обжились в палатках, и чем дальше, тем оживленнее становилось тут. В сумерки заявлялись парни из Ключихи и жившие в палатках по соседству.

Сережка Бисеров оказался большим шутником и дружил с Настей, а Володька Сенцов — лихой гармонист — мог без устали играть всю ночь, лишь бы не уходили девки. А те и сами не умели коротать время в одиночестве. Почти каждый вечер собирались в Настину палатку, где было всего веселее.

Жили беззаботно, легко, никому не приходилось думать о хлебе, о жилье, а мелким невзгодам не придавали значения: молодость брала свое!.. Простота жизни, совместный на площадке труд и шумные по вечерам гулянки захватили девушек; только Катя Кожевникова оставалась такой же замкнутой, нелюдимой…

Варвара пыталась усовестить Радаева, когда бывала в городе, но не смогла ничего добиться.

Как-то среди дня Варвара Казанцева пришла к Кате и застала ее лежащей на койке — в белой нестиранной кофте с разорванным плечом и с непричесанными волосами.

— О чем думаешь, голубынька? — участливо спросила Варвара, присаживаясь к ней.

— А так, о чем придется. — И Катя обиженно поджала губы. — Все бросят — так призадумаешься.

— Полно а ты… зачем печаль на себя напускаешь!.. Живи, как люди… Уж очень ты опустилась что-то…

— Тебе хорошо давать советы, — отвернулась Катя. — А случись с тобой самой…

Казанцева перебила ее:

— А ты не злись. Этим судьбы не поправишь. Не знаючи жизни, видишь только свою печаль, а умом раскинуть да вокруг поглядеть — способности нету. Стоишь на мосту, а ищешь броду. А ведь теперь жизнь-то совсем по-другому идет!.. Бывало, гляди того, засосет бытейская гниль, — а помощи никакой ниоткуда: прав не давали, заботой да обхожденьем не баловали. Чуть баба посмазливее — так заманят, так улестят, а после на улицу выбросят… А на честную работу вступишь — себя не прокормишь. Учиться надумаешь — дорога камнями заложена, не перелезешь… Ты слушай, девонька, слушай.

— Говори, я слушаю, — сказала Катя неохотно.

— Я вот тоже, в твою пору, в город одна пришла — и много грязи под ногами видела, горькую полынь пила — ну только не сдалась, а даже напротив — силу в себе возымела. Потом замуж вышла за грузчика, — был ничего парень, а потом пить начал… Оба мы работали тогда на Любимовских пристанях, — только жизнь-то была нелюбимая, — горько улыбнулась Варвара. — А тут дети пошли. Я зову его обратно в деревню, а он не хочет. Тайком от меня избу в Ключихе продал, а деньги — по ветру пустил… Так, в пьяном виде, и ушел на тот свет.

Трое детей после него осталось. Дети с голоду пальцы до крови изглодали, а я гляжу, плачу — и на кусок им не могу заработать. Да еще хворь привязалась… Пошла грузить, а ноги не держат и перед глазами белые мухи летают от слабости. На пристани жара, шум, грохот… понесла ящик с папиросами и на сходнях упала… очнулась — лежу на берегу за лабазом и подле меня никого нет. И такой страх обуял, — хотела в реку сунуться, да ребятишек вспомнила: ведь меня они с хлебом ждут?..