Александр Патреев - Инженеры

— Ну как живешь? — спросил он первым, дорожа минутами и пожимая ее маленькую, в белой перчатке, руку.

— Ничего, — произнесла она тихо, чтоб только он один и слышал.

— Ты счастлива, конечно?.. а муж все там?..

— Не-ет… — нечаянно на обе фразы Рина ответила одним словом, смешалась и потемнела. — Я переезжаю на днях к отцу…

— Развелись?

— Н-нет… но… долго рассказывать.

Какая-то тревожная безнадежность слышалась в голосе, придавленном, подобном вздоху, — так говорят разочарованные или жестоко обманутые люди, когда ничто уже непоправимо.

— А все-таки? — допытывался Дынников, не поняв, откуда на нее обрушилось несчастье.

— Не стоит, — поморщилась она, сделав немощное движение пальцами.

Точно с другого берега, она посмотрела на него далеким, чужим и в то же время завистливым взглядом и виновато опустила голову, когда он попробовал заглянуть в лицо… Она стыдилась!.. А прежний студент, носивший и зимой и летом бессменно красноармейскую, защитного цвета, рубаху и бумажные узенькие брюки, студент, которым пренебрегла она, — теперь стоял перед ней в коверкотовой тройке и шляпе, с туго набитым портфелем, в свежей сорочке, — будто нарочно, в отместку ей за все, нарядил его случай… Он торопился в Совнархоз на заседание, куда вызвали его с докладом, и поглядывал в ту сторону, где очередь поджидала такси.

В последнюю минуту, когда подходил ее трамвай, Дынников, осененный догадкой, спросил Рину о муже:

— Он сидит?

— Да, — шевельнулись чуть-чуть ее подкрашенные губы. — А вы где?

— А я — строю, — сказал он так, чтобы обоим — и ей, и мужу — ответить разом.

С чувством, близким к полному удовлетворению, он, чтобы не подавать руки, сделал полувоенный жест:

— Ну, пожелаю…

На этом, недоговоренном до конца, пожелании он оборвал случайное свидание, чтоб никогда больше не думать о ней…

Мутным облачком пронеслось теперь это воспоминание, однако ничем не отемнив мыслей, не оставив никакого следа.

«А лошади все еще нет», — молвил он про себя и тут же подумал о Подшибихине… С каждым днем все безнадежнее становится его незадачливый секретарь.

— Борис Сергеевич, — крикнул ему один из плотников, проходя мимо. — Тут лошадь за углом стоит… для вас, будто бы. Какой-то подежурил малость и убежал… возьми, если надо.

За углом бродил привязанный к колу буланый меринок, покрытый мешком, и, отставив переднюю ногу, мирно щипал траву, насколько позволял короткий повод. Инженер прошел мимо: лошадь была не его, а чужая, — но и поблизости не оказалось своей, хотя он, в чаянии найти ее, обошел оба соседних барака.

Оставалось только дивиться распорядительности Макара Подшибихина и заведующего конным обозом.

Меринка пришлось захватить с собой.

Еще издали узнал начальника с лошадью обозник и побежал навстречу. Борис Сергеевич уже готов был разнести этого долговязого парня, чтобы надольше запомнил, но первым заговорил тот.

Его объяснения, хотя и были многословны, зато, очевидно, искренни: сам, болея за рабочее время, за лошадей, он упорно добивается порядка — чтобы инженеры и десятники давали заявки накануне, — но все старания летят впустую.

— Например, секретарь ваш… — и зав. обозом, возмущаясь, рассказал о Подшибихине. — Лошади давно на работе, а он записку шлет с чужим парнишкой… а я его и знать не знаю.

— Куда такое дело годится!

— Я же заказывал с вечера, — недоуменно сказал Дынников.

— Ну, вот… а Подшибихин проспал, значит… да еще кричит на меня… а эту, — он указал на меринка, — я десятнику Мокроусову дал… Наверно, Подшибихин отнял у него и вам привел…

Инженер умолчал, что лошадь попала к нему совершенно случайно, а то бы так и стояла на привязи за бараком, а вечером пришлось бы искать ее всюду.

— Вы, Борис Сергеевич, подействуйте на него, — просил зав. — Какая ж это работа, если и вас и меня обманывает?

«Погоню к черту!» — решил Дынников, совсем не подозревая, как после того поведет себя секретарь.

Эти стандартные бараки-общежития, крытые тесом в одну доску под толь, одноэтажные, похожие на букву «Т», были рассчитаны каждый на полторы сотни жильцов. Одинаковые комнаты, отгороженные переборками, тянулись по обеим сторонам длинных сквозных коридоров. Дешевые, легкие, но не приспособленные для семьи, — они только на горячую пору могли служить убежищем от непогоды. Их рождала жестокая, все возрастающая нужда в жилье.

Место, где строился барачный поселок, носило название — «Медвежий лог». Тут тянулась к лесу кривая ложбинка с покатыми зелеными берегами, разветвленная на два рукава. Весной, в бурное водополье, текла по ней речка, — потому и не занимал этой ложбинки барачный поселок.

Несколько строений уже вторглись в глухую зеленую теснину, куда уходил Медвежий лог, а лес отодвинулся и с каждым днем отступал все дальше — но и терпя постоянные поражения, оставался таким же молодым, плотным, совсем не страшась занесенного над его головой топора. Умытый июньскими дождями, он свежо посматривал на первые становища пришедших сюда людей…

«Стоит иногда поучиться у природы ее возвышенному спокойствию!» — почему-то подумал инженер, унимая в себе раздражение: уж очень много всякой вредной суматохи и недостатков замечал он на площадке и никак не мог выправить.

За стеной недостроенного барака раздались женские беспечные голоса. Он заглянул в окно — рамы были еще не вставлены — и увидел внутри барака девушек. Они полдничали, рассевшись кто на чем, некоторые сидели прямо на половицах, усыпанных белыми стружками. Приятно пахло теплой сосновой смолой.

Смех и голоса прекратились, когда его заметили. По сколоченным доскам, положенным на подоконник, он влезал в барак, согнувшись, чтобы не задеть головой, — и жидкие сходни гнулись и скрипели под ним.

Переборки и печи не были еще поставлены, и поэтому здание напоминало огромный сарай, куда не добиралось солнце, и веяли тут легкие сквознячки. Плотники ушли обедать, но, по-видимому, и бригада Варвары Казанцевой здесь не вся. Самого бригадира тоже не оказалось.

Девушка, только что убежавшая от него, сидела почему-то тут же, вместе с работницами; перед ней на полу лежал хлеб на разостланной газете, а рядом сидела другая — полная, чернявая, с открытыми густыми волосами, с бойким, чуть свирепым взглядом, с сильными, неженскими руками, — это была Настя Горохова.

Она положила в подол весь свой обед — хлеб, воблу и связку кренделей, а напротив нее, на груде стружек и щепы, сидела третья, моложе остальных, поменьше ростом, с розовыми щеками, — Митрофанова Галя, на ней была зеленая юбка, какие носили комсомолки, и из черного сатина кофта.

Прочие как-то не остановили на себе внимания инженера: все они будто на одно лицо, одетые на общий крестьянский лад — в лаптях, в темных широких ситцевых юбках, в линялых кофтах.