Александр Патреев - Инженеры

Бисеров хмуро заметил:

— Он местечко себе выбирает, где поглубже… В субботу Ивану Забаве червонец просадил.

— В карты? — ахнул старик. — Да он же не игрок сроду!

— А ты почем знаешь?.. Игроки не родятся, а навыкают… Прикупил девятку к тринадцати — вот тебе и проба счастья.

— С этаким счастьем, пожалуй, нагишом останешься. Вот так хозяйственный! И стригун — себе на уме: живем вместе, а обделал мужика за милу душу, — дивился Харитонушка. — Пойду разузнаю, что-то не верится.

Он спустился песчаным обрывом к воде, шагал по-стариковски осторожно плотами, подведенными к самому берегу, и присел подле несчастного горюна на корточки.

— Вода-то, Мартынушка, тепла?

— Еще бы. Весь день вон как палило, — ответствовал тот с ленивой суровостью. — Паримся, паримся кажинный день, одного поту сколь сойдет!.. а десятники, — шут их дери! — пишут трешницу в сутки, да еще в очереди стой за своими деньгами… Искупаться хоть. — И он принялся раздеваться.

— Народу много… всем без очереди давать — так и кассу-то разломают, и кудрявую барышню, коя в окошке сидит, по ноге растащут. Должон быть порядок, — резонно разъяснял старик, раздеваясь тоже. — А что ты о деньгах-то больно заботишься? Или спустил все?.. Позарился Мартын на чужой алтын. Эх ты, голова садова! Разве тебе невдомек, что лучше свое латано, чем чужое хватано?.. Карты — ремесло никудышное. Тут и совесть проиграть можно. Человек без совести — мусор, а мусор ноне железной метлой выметают, чтобы вредности всякой поменьше было.

Харитонушка барахтался в воде, отфыркивался, а когда накупался вдоволь и выбрался опять на плоты, необыкновенная бодрость скрепила его усталые члены.

— Картежники-то, они — крапивно семя, — молвил он, одеваясь. — И ты на старости лет напрасно за карты взялся.

— Ладно, Ерема, указывай дома. Я и отца-то не больно слушался, — обидчиво сказал Мокроусов по дороге к землянке.

— Я учитель плохой, — не отступался от своего старик, — а только помнить надо, в какие веки живем. Мы с колхозами не утвердились, и заводы едва в зародыше. Ежели нам не работать теперь, так мы эдак Советскую власть целиком проиграем, а ведь Советская власть — единое наше прислонище. Это понимать надо… Зимой ко мне приходит шабер и спрашивает: — «Как посоветуешь: придерживаться мне Советской-то власти, или на отшибиху от нее уйти?» Он чудак у нас, полоумный. Однажды свою-то полосу пшеном вместо проса засеял. А ведь ты, Мартынушка, с головой и должон помнить, о чем капиталисты думают…

— Это я знаю, что от богатого сословья вольготной жизни нам не видать. Я говорю: война-то от нас не зависит.

У землянок горели костры, дымили самоварные трубы, повернутые коленом в ту сторону, куда тянул ветер. Но к вечеру ближе затихали ветра, и теперь дымная хмарь застилала эту песчаную голую, бугристую от землянок местность.

Если посмотреть издали, то земля тут кажется покрытой волдырями, — так много нарыли землянок!..

Пестрый, разношерстный селился здесь люд. В тесных норах, вырытых наспех, неподалеку от Ключихи и Медвежьего лога, селились семьями, парами; одинокие мужики объединялись небольшими «артелками»; землянки рыли после работ на площадке, сколачивали двери, столы и нары из тесин и горбылей, потолки застилали толем, заваливали землей и мусором.

За два последних месяца выросло не менее сотни таких убежищ. Среди тружеников земли, которым не удалось пока найти другого жилья (окрестные селенья были уже забиты пришлым рабочим людом, а бараков никак не успевали настроить вдоволь), — были здесь и бежавшие от коллективизации, люди с темным прошлым, бродяги без документов. Вначале никого не спрашивали: откуда они? что привело их сюда? Их просто пересчитывали, заносили в списки, чтобы не ошибиться при выдаче хлеба, а требовали только одного — работы!..

В Ключихе и Медведеве развелось в тот год немало шинкарок, спекулянтов, воров и прочей вредоносной тли, облепившей большую стройку. Они таскали сюда водку в корзинах, покрытых лопуховыми листьями, в ведрах, в узлах, под пазухой; взламывали по ночам ларьки, срывали у вагонов пломбы.

Однажды в дождливую ночь какая-то шайка разгромила вагон с парфюмерией, и Иван Забава, по его словам, нашел на дороге четыре флакона духов. Сезонники сбывали мануфактуру, спецодежду за водку ключихинским бабам, которые бойко вели запретную торговлю у себя на дому и на городских базарах.

Уголовный розыск, милиция не раз прочищали неводом эту трущобу, но трудно было достать до дна, где прятались двуногие хищники: на илистом дне реки одинаково незаметны и ржавый гвоздь, и камень, и слиток платины. Да и текла эта людская масса подобно той же реке: ежедневно уходили с площадки по две-три сотни человек и еще более прибывало новых. Покинутые землянки занимались тотчас же.

Иван Забава — стригун и брадобрей, — поселившись здесь недавно, один владел просторной, обжитой землянкой, с надежным запором на двери, что особенно пришлось по душе Мокроусову.

Когда мужики перебрались к нему и разглядели его поближе, Иван оказался скромным, простым, обходительным человеком, нрава общительного, во вкусах нетребовательный, веселый и словоохотливый. За эти редкие качества Харитонушка проникся к нему уважением и легко сносил беззлобные шутки Ивана, который изредка подтрунивал над своими жильцами.

Роста был Иван крупного, с острой бритой головой, с большими прижатыми ушами, с угловатым лбом, с бесцветным взглядом серых глаз. Даже усов не носил, он брился часто, — и потому, должно быть, трудно определить, сколько ему лет: то ли тридцать пять, то ли сорок пять? Желтая кожа в мелких морщинках у глаз и на шее, веко на левом глазу подергивалось, когда он смеялся.

Судя по первому впечатлению, много полазил Иван Забава по оврагам и болотам жизни, да и сейчас едва ли нашел свое место.

Раза два в неделю он уезжал в город, ночевал там и возвращался оттуда в чистом белье, — там у него были родственники, которые не навестили его ни разу. Любил он удить рыбу по вечерам или утром на зорьке, когда в тихих заливах, укрытых зелеными тальниками, снует несытая рыба.

Червяков, блеснушек и всякой рыбьей приманки держал он в запасе много, и было у него четыре великолепных удилища. Умел ловить и на подпуск. С реки он никогда не приходил без рыбы, изловчался как-то обманывать рыбиц и днем, а обычные рабочие дни были у него чаще всего бездельны. Кроме него был еще парикмахер в Ключихе, в Медведеве, и сюда, на «Кавказ», приходил клиент не каждый.

Иногда Харитонушка помогал ему — скоблил от цельного куска мыла стружку, растирал в порошок, а в часы работы подогревал воду, стараясь услужить во всем; пищу для троих готовил тоже он, — разные супы и уха с лавровым листом Харитонушке удавались на славу.