Александр Патреев - Инженеры

Так прошло несколько недель; жители землянки, этой привыкли друг к другу, сжились.

Вернувшись с реки, Мартын улегся на нары, вытянув длинные ноги, а Иван сидел у порога землянки на хвощовой чаконке и негромко, почти про себя, напевал песню чуть-чуть гнусаво:

— Скучно, небось, без бабы-то? — спросил его Мокроусов, думая, что поет человек от одиночества. — Жениться тебе — обузу на руки брать, а так, на обиход, попроще бабу пользительно завести. Теперь за это не осуждают. А для такого коня травы здесь хватит. Девка здесь крупная, чистая, как зерно…

— Хо, — усмехнулся Иван, и бойкий на глазу заиграл живчик. — Это зерно, пожалуй, и росток даст… а между прочим, насчет алиментов законы строгие. И не виноват, да взыщут. А впрочем, не худо бы завести парочку.

Тут уж засмеялся и Мокроусов:

— Ты больно захватистый!.. И одной довольно…

— Одна-то, может, и есть у меня.

Харитонушка принес с фонтана воды, разжег поодаль землянки костер и, повесив котелок на козла, уселся рядом с Иваном.

— Подстриг бы меня, Забавушка, чем так сидеть. Пока светло. Попью чайку — и на занятия.

Недавно записался этот непоседливый старик на курсы монтажников, и вот уж пять вечеров ходил вместе с молодыми в барак, где обучалось несколько групп.

— Садись давай, студент, — подтрунивал Забава, пододвигая ему табуретку.

— Тебе бы в церковь надо ходить, а ты — с тетрадкой бегаешь! — крикнул из землянки Мартын.

— Мне церковь ни к чему, — чуть сердито глянул на него старик. — В церквах-то, Мартынушка, одно мошенство. Когда-то и я топтал туда дорожку, да проку не получалось. А денег попам пересовал — прямо страх! Троих бы сынов на эти деньги выучил, право.

Иван одел его простынкой и привычно защелкал ножницами, а поглядеть на них выполз на луговину и Мартын. Стригли Харитонушку «под кружало». Волосы были густые, жесткие, кое-где пробивалась серебристая седина, а борода — длинная и густая — была уже пестрой от седых прядей.

— Ты мне и бороду подправь, — попросил он, сидя с низко опущенной головой, и ладошкой показал, насколько ему укоротить желательно. — Куда ни глянь — кругом молодежь безусая, — стыдненько вроде с таким помелом ходить.

Мартын подозрительно покосился на него, но промолчал.

— Пожилому крестьянину приличествует бородка, — заметил, между прочим, Забава, держа его за бороду. — В прежнее время ученые люди и то волоском не брезговали… и даже законно похвалялись. Петр Первый — сильная личность — новую моду ввел, а нынешний век, можно сказать, совсем голый.

И не разобрать было — или он восторгается обилием работы, которой награждало его время, или осуждает. Сам же он брился кругом, как и Макар Макарыч Подшибихин, прибегавший сюда частенько. Харитон сказал:

— Живых ученых не видал, а на карточках — действительно… Я три года себя подправляю, иначе нельзя: третье лето с заграничными господами работаю. Один заводище в лесу сгрохали, теперь господь привел и второму подмогой стать. А этой зимой в колхоз влился. Никто до меня не решался, а я — махнул.

— И не каешься? — спросил Иван.

— Кайся тот, кто грешит, а в колхозе греха нету. Я вроде на меже стою, — промеж деревни и городу: там поработаю — сюда приду. Вот он — я такой, пролетария всех стран! — заключил старик.

— Это хорошо, что на меже стоишь, — похвалил Забава, наводя красоту на благообразный лик Харитонушки. — А что за завод такой, в лесу? — Не любил Иван молчать во время работы, потому и спрашивал.

— А такой… на оборону страны… поважнее этого…

— А кормили как? Лучше, чем здесь? или…

— Как же, хорошо кормили. Там в пяти верстах узловая станция, — Ломовка прозывается. Ну оттуда и везли всего.

— Не знай, не бывал в этой Ломовке, — безразлично сказал Иван.

— Да, великое дело харч, — вздохнул Мартын. — А у нас здесь одни дыры да прорывы… за хлебом — и то приходится стоять в очереди дорогие часы.

— Ну, ты не больно бережешь их, часы эти, — сказал Харитонушка.

— Берег бы, да не приходится… Утром давеча встали за хлебом, а Колыванов на машине ехал, увидал — и всех до единого прогнал на работу… А работа, она что ж… не медведь, в лес не убежит.

Иван аккуратно, не торопясь, расчесывал старику прямой рядок, поддерживая затылок широкой ладонью. Сильная, но мягкая была у него рука.

— Одеколончиком спрыснуть? — по привычке или в шутку спросил он, легко нагнувшись.

— Вон Мартынушку спрысни, у него в голове кружение, — сказал Харитонушка и, посбив с колен и плеч волосы, пошел к костру, где закипал чайник.

Тут, на чурбашке у огня, и сидел он — подстриженный, чистый после купанья, а когда, напившись чаю, собрался на занятия, Мартын добродушно улыбнулся:

— Грифель-то не забудь… а то учитель двойку поставит!.. Чудно, право…

Мокроусов допивал свою кружку чая, а Иван Забава опять уселся на койку.

— В картишки не сыграем? — лукаво подмигнул парикмахер, вынув из-под подушки новую колоду карт.

— Ну что ты! — испугался Мартын, еще не опомнившийся после первого проигрыша. — Не стану: однова хватит. Червонцы на дороге не валяются. За них, окаянных, спину ломать приходится.

— А я тебе проиграть хотел.

Иван, не выпуская его из глаз, достал из кармана деньги и отдал Мартыну, признавшись в том, что неудобно ему как-то брать хотя и выигранные, но по существу чужие деньги, тем более, что живут вместе, в одной землянке, имеют общий стол. Мокроусов с благодарностью принял их и запер в свой сундучок.

Не забыл Дынников своего обещания и прислал Парфену Томилину новехонькую пару из плотной парусины. Хоть сто годов носи — не износишь! Правда, сшит был подарочек не по размеру: штаны — широкие, длинные, пола пиджака, если запахнуть ее, доставала до плеча, — но даровому коньку не смотрят в зубы. Парфен обносился очень, и потому как нельзя более кстати пришлась обновка.

Парфен надел ее и несколько раз выходил из палатки, будто по делу, — но единственно для того, чтобы подивовались на него другие.

Однако его не замечал никто, или от зависти показывали вид, что не замечают… Да, скорее всего так: завидуют!..

Подмигивая себе, возвращался он обратно, снимал костюм, шумя добротной материей, и надевал опять. Никак не сиделось ему на месте… Вот придут ребята с занятий и ахнут, увидав разодетого старика, а Парфен улыбнется и промолчит… нет, даже не улыбнется!.. А ежели спросят: откуда взял? — «Самый большой начальник прислал», — скажет он тогда и, взяв котелок, тут же уйдет за водой… Пускай без него обсуждают, почему Парфену — сирому, безродному старику — выпала такая честь!..

Время, когда обычно возвращался Володька с ребятами, уже прошло, остывал и чайник, вскипяченный Парфеном, — а их все еще не было.