Александр Патреев - Инженеры

Иван спал крепко, и Харитонушке пришлось постучать в дверь землянки два раза.

Отогревшись чаем и немного отдохнув, старик опять собирался на работу: часы Ивана показывали восемь с половиной.

— Собирайся, — сказал Харитонушка, — доспим ночью. Днем-то полегче всякое дело катится.

— Я свое отработал, — неразборчиво пробормотал Мокроусов спросонья. — И спина и ноги ноют.

— Ничего, разомнешься. Вставай, тебя люди ждут.

— Отвяжись, тебе говорят, — промычал Мартын, обозлившись. — Ну чего пристал?.. порядился, что ли, подхлестывать? И без тебя есть такие…

И повернулся лицом к стене, чтобы не приставал больше. А тот не отступался, начал стыдить, уговаривать и даже пригрозил начальством.

— Иди ты со своим начальством!.. — вспылил Мартын. — Пускай они сами поломают спину, а я уж натешился.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Не пойдешь, стало быть, тавровый лодырь?! Видно, мужичья кость собачьим мясом обросла?.. Люди энтузиазму преданы, в песнях себя величают, а ты…

Мартын угрожающе поднялся:

— А на что мне ваш энтузиазм?.. Легче от него, что ли? — И злобно засмеялся.

Отчужденно и насмешливо поглядел на него Харитонушка:

— Башка у тебя богата, ума — палата. Только семи гривен до рубля не хватает, а то бы совсем — умный мужик.

Мартын не дал кончить ему и, повернувшись к Забаве, закричал:

— Иван, да прогони ты его, пожалуйста! Ну что он ко мне пристал? Житья никакого нет… Он мне и бороду по волоску выщиплет… совсем замучил!.. Хоть надвое разорвись, и то скажет: «А почему не начетверо?».

Забава действительно заступился!

— Харитонушка, дай отдохнуть человеку… Он устал, какой же толк от него на работе!.. Если далеко едут, так лошади и та отдохнуть дают. Полежит часок — и придет в сознательность. У него вон душа-то пузыри пускает. Да и у тебя, наверно, спина трещит?.. А в ночь опять на работу пошлют…

Он хотел примирить их, но вмешательство возымело обратное действие.

— Значит, не ко двору я тут пришелся, — раздумчиво проговорил Харитонушка, держась за скобу двери. — Ежели так, — придется мне пристанище найти в другом месте. Дело тут не в усталости: я не меньше его работал, да успел отдохнуть…

И еще постоял, подумал, но решенья не изменил:

— Да, придется так… Иванушка, за багажом-то я вечерком зайду… Не обессудь, что расходимся.

После него Мартын пролежал часа два, потом ушел на котлованы.

Вечером они вернулись в разное время, и когда Мокроусов вошел в землянку, старик уже собрал свои вещи в мешок и прощался с Иваном:

— Бог спасет, Иванушка, что приютил на время… пора и честь знать… В чужом гнезде и грач не живет.

— Напрасно уходишь, — уговаривал тот. — Прижились было… Впрочем, рыба ищет, где глубже… У кого нашел уголок?.. на Медвежьем логу?.. Ну что же, до осенних дождей и там не плохо.

А проводив старика, Иван закрыл дверь и сказал Мартыну:

— Как ты думаешь?.. болтать не будет про тебя?..

— За мной вины большой нету… Урок свой я выполнил. Чего им больше?..

Он разжег костер у землянки, повесил на козлы чайник и присел на чурбашке, где любил сиживать Харитонушка. Дул ветер, расчесывая траву на луговине, выдувая пламя костра в одну сторону, и вода не закипала долго.

Все реже и грустней по вечерам играла Володькина гармонь, и никто из молодой ватажки не приходил на ее зов… Кончилось у палаток прежнее беззаботное весельство: каждая пара находила свое место, в работе крепились новые дружбы, подбирались новые компании, и по вечерам молодежь толпилась у кино и клуба.

Володьку не тянуло туда: Митрофанова Галя лежала в больнице; ногу ей залили гипсом, и, когда Володька пришел к ней в первый раз, она плакала. Несмотря на обещание Колыванова позвонить Семушкину, прием в комсомол откладывали, «Время придет — разберем, ты работай пока, работай», — сказали ему в ячейке. Но он видел, что с той аварийной ночи дело в бригаде у него пошло хуже.

Дружба с Сережкой остыла и едва ли когда-нибудь наладится. Сенцов не прогнал от себя Парфена, однако Сережка взял старика под свое покровительство, будто подчеркнул этим свое превосходство… Ну что ж, он — комсомолец, две нагрузки дали ему в райкоме и, выполняя их, он целыми вечерами теперь пропадал где-то. И, когда уходил из палатки, Володька провожал его ревнивым, почти враждебным взглядом.

Вчера, вернувшись откуда-то, Сережка за ужином сказал: «Я узнавал у Семушкина насчет тебя… Похоже, скоро примут». Но Володьке уже не верилось… Скорее всего, Сережка только успокаивает его, чтобы усыпить, а сам наверно наговорил чего-нибудь плохого… Недаром он тайком от Володьки бегал в больницу к Галке!.. А что ему надо там? Без него не обойдутся, что ли? Конечно, не по сердечным делам бегал в больницу этот рябой остряк (с Настей у него большая дружба), — а только выставить напоказ свое великодушие, похвалиться удачами и тем самым набросить на Володьку тень.

Придя с канав вместе с Харитонушкой, который поселился у них в палатке и быстро подружился с Парфеном, — Володька сидел на постели и, держа на коленях гармонь, перебирал пальцами по ладам… Это была особенная песня, рожденная грустью и размышлением.

Он совсем не слушал, о чем болтают старики, сидя рядком на нарах, и думал о себе, о Галке, которая была единственным человеком, кто близок и дорог ему теперь.

Сбитый с толку событиями аварийной ночи, он с болью в душе возвращался в мыслях к недавнему прошлому, когда все в жизни у них было так светло…

По дороге в больницу он купил конфет и два носовых платка… В прихожей у лестницы на него надели белый халат, с тесемками на рукавах, и он, ступая на носках, пошел к седьмой палате…

Больная порывисто поднялась на локте, увидев его в дверях, но тут же легла опять и болезненная улыбка обнажила ее густые белые зубы. Еще недавно она была словно вся налитая, низенькая, с круглым, полнощеким лицом, с бойкими движениями и темными, плутоватыми глазами. Болезнь выпила ее лицо, ослабевшие исхудалые руки немощно лежали поверх одеяла; простой ворот полотняной рубашки с незавязанными тесемками открывал ее шею, — глубокая ямка у самой ключицы поразила Володьку…

Понуря голову, он сидел на табуретке и больше все молчал.

— Не огорчайся, — сказала она и, высвободив руку, положила ему на колено. — Я скоро выздоровлю… Мама приехала, навещает… Насте скажи, чтобы пришла… Я ведь целыми днями лежу — мне скучно.

— А ночью-то как?.. спишь ли? — спросил он.

— Нет… редко… и про вас, про всех думаю. — И тихо, едва расслышал он, сказала, не спуская с него взгляда, ласкового и благодарного: — А тебя все во сне вижу… чуть забудусь — и опять ты… Рубашка на тебе грязная… отдай постирать…