Александр Патреев - Инженеры

— Да-да, замечал.

Мокроусов с пристальным тяжелым вниманием приглядывался к этому редкостному человеку и дивился на себя, что, несмотря на свою опытность, сейчас только начал распознавать его.

И не сдержался, спросил Подшибихина:

— А как это с совестью у тебя сообразуется?

— Когда как, понимаете… Ничего не поделаешь: семья… дочери… жена…

— Да, — вздохнул Забава участливо. — Трех взрослых дочерей содержать — надо умеючи… Не у каждого смекалки да изворотливости хватит… и выдержки тоже… Тут большая школа нужна.

Слышно было впотьмах, как засопел Мокроусов, почувствовав себя одураченным.

— Ты же сказал мне, что у тебя семь дочерей, а не три? — уличил он, совсем не щадя своего должника.

Подшибихин подпрыгнул, как ужаленный, и оборванные фразы полетели с его мокрых губ:

— Да, вам хорошо, понимаете!.. а вы, и ты — бессемейные, один как перст, а я… и платьишки, и одежонка, и коньки, и часики, и туфельки на руку. — Он уже не помнил, что говорил. — Они невесты, — вот и приходится изворачиваться. Дынникову хорошо… Он загребает лопатой, у него рожа-то вон какая красная. А я человек маленький. — И тут пустословил он не зря: так ведь и не сказал, сколько же у него наследниц.

Иван вдруг заметил на последней странице еще что-то, вскинул бровью на Мокроусова, но промолчал. Потом опять повернулся к Подшибихину, который все еще не унимался.

— Ладно, ладно, — пробовал успокоить его Забава. — Не жалуйся: ты тоже розовый… колхозный бычок… Чайку хочешь?.. только остыл, наверно.

— Нет, спасибо, благодарю… Мне еще надо в три места забежать… и так засиделся у вас. — И вильнув портфелем, как щука хвостом, Подшибихин исчез за дверью.

— Подожди, провожу! — крикнул ему Иван и вышел, накинув пиджак на плечи.

Мартын не зажигал огня, — так в потемках и лежал он, вытянувшись во всю длину, и все ему казалось, что после Макара Подшибихина даже воздух в землянке вертится воронками, точно вода на реке.

«Вымотал, сука, — раскаянно вздыхал и злился он. — Теперь не отдаст. И как это я ошибся? Уж на что проще: турнуть бы от колоды мешалкой. Десять рублей!.. Вот так юла, вот так элемент, прости меня, господи! Отродясь таких не видал. Вертушка бешена. Хвостом виляет и руки лижет, а сам укусить норовит… и все хлопочет, и все хлопочет, чтобы в суматохе карман чужой обчистить. Фу ты, пропасть! Опять денег лишился, пустая башка! — И в сердцах ударил себя по лбу. — С такими нож держи за пазухой, а то обчистят, обмордуют за милу душу и покою лишат…»

В таком положении и застал его Иван, вернувшись часа через два. Он затворил дверь, начал было укладываться, но, по-видимому, раздумав, зажег лампу с закопченным стеклом и, лежа на своей наре, занялся газеткой, которую перед уходом оставил ему на память Подшибихин Макар.

— А «студента» нашего нет… Я думал, что вернется опять. Видно, с молодежью-то повеселее, — молвил Забава.

— Старику покой нужен, а они его завлекли, как маленького, — насмешливо досказал Мартын. — Может, для смеху при себе держат. Старый шут веселее молодого тешит.

По разным обмолвкам (а Мокроусов был не очень хитер) Иван Забава составил о нем верное представление.

Сознание оплошности своей томило Мартына, и он, чтобы отвлечься хоть чем-нибудь, спросил Ивана про войну.

Иван ответил с неохотой:

— Вижу, тебе новые порядки не нравятся…

— Какие порядки! — согласился Мартын. — И лошадь в колхоз отдай, и землю отдай… а хорошая была земля!.. Бывало, что хошь на ней сей, никто не спросит, не потревожит. Сам себе голова, всему дому один хозяин. А ноне — учеты, планы, кампании. Со своих вершков столкнули, и делай, что велят.

Они закурили оба и, лежа почти рядом, такие непохожие, разномастные, случайно сошедшиеся люди думали, кажется, по-одинаковому.

— Даже не в этом дело, — заметил Иван. — Политика стала фантазией, и фантазия, повернулась лицом к политике. Воображение кружит в головах, и глаза видят землю в розовом свете. А земля — это вот мы с тобой, табор, «Кавказ». Люди по земле кочуют, покинув свои гнезда… Коллективизация, сплошная база, ломка, перестройка, — такая жизнь, я не знаю, будет ли по нутру мужичку: тысячу лет ведь жил он за своим плетнем, и вдруг — колхозное единение. Трудно общим хозяйством жить, а?

— Еще бы! Один — Кузьма, другой — Иван, третьего Павлом звать. У всякого Павла своя правда.

— А в общем… ты — против? — неожиданно сказал Забава каким-то звенящим голосом и быстро приподнялся на локте, глядел в упор. Мартын испугался, опешил и не сразу нашел лазейку, куда поскорее надо было спрятаться.

— Зачем против?.. я, как все… Советская власть всем добра добивается. Она, брат, замахнулась на большое дело…

— …и тебя ударила по головке? — опять поймал Иван и засмеялся возбужденным смехом.

— А за что меня бить? Чай, не кулак я. Я — мирный житель, своим горбом крохи свои промышляю, — возражал он нестойко, и уже совсем перепугался, когда Иван, переменившись до неузнаваемости, протянул к нему ладонь с широкими приплюснутыми пальцами и произнес требовательно:

— Удостоверение личности… покажи мне…

— И покажу… а зачем тебе?

— Так… узнать охота, чего про тебя Советская власть пишет.

Не иначе, взбрело ему на ум поиграть с Мартыном, как кошке с мышью, но от шутки такой могло получиться худо.

— Сдал я его… в контору, — в изнеможении, едва выговорил Мартын. — А у самого-то есть ли? а?

Иван уже превратился в прежнего — веселого и простодушного — и опять засмеялся:

— Чудак ты какой, право… Я же пошутил. А здорово Подшибихин-то уел своего начальника! И девочку приплюсовал кстати… и получается: шуры, муры, игра в шахматы, — поймет всякий.

— Сам-то он без царя в голове, — накинулся с жаром Мартын на своего злосчастного должника, вымещая злобу. — Носится, как бес. Вылупит зенки и волчком вертится под ногами, — так и хочется пинка дать!

— Ты напрасно. Он человек положительный. Жизнь покривила ему хребет, но даже с этой калечинкой достоин человек похвалы. Он правильно думает: каждая собачка имеет право лаять, а когда замахиваются, — то и укусить. Зуб за зуб, — вечный закон.

Оспаривать это Мартыну не следовало, потому что Иван — хозяин своей землянки и, конечно, знает Подшибихина лучше. Так и сказал Мокроусов, чтобы не наскочить на что-нибудь еще.

— Он взаймы у тебя сколько выпросил?.. десятку? ну вот… Значит, не сам он пришел к нам, а нужда привела. Так и в песне поется: «Мы не сами-то идем, нас нужда ведет, нужда горькая», — пропел Забава. — Поэтому некоторые люди, рассудка не лишенные, обиженные, и хотят эту самую веревочку… бритвой…

— Попробуй, ежели это не веревка, а стальная проволока. — Говоря так, Мартын не сообразил сперва, что к тому и речь клонил Забава.