Александр Патреев - Инженеры

— Отдам.

— А там как у тебя?.. От других-то не отставай, Володь… а то мне стыдно будет… И самому хуже…

— Не обгонят, я работать умею, — отвечал он, чтобы ничем не огорчить больную.

На тумбочке все еще не увядала в стакане ветка китайских яблок, которую принес он Гале в первый раз.

— Ты не приноси ничего, у меня все есть… Только сам приходи… пораньше… а если задержит что — записку пришли… И книг не забудь… мне разрешили…

Прощаясь с ней, он видел, с каким тяжелым чувством остается она, как хочется ей уйти с ним вместе, — но боясь наскучить ему, не просит даже о том, чтобы посидел подольше…

Должно быть, сильнее Володьки была эта худенькая, измученная недугом Галка, если с такой улыбкой провожала его взглядом.

На перекрестке дорог, недалеко от палаток, нагнала его Настя Горохова с тетрадями под мышкой.

— Идем скорее, а то запоздаем, — сказала она, слегка толкнув его под руку. — У ней был?.. Ну что она?..

— Лежит… ногу-то гипсом залили…

— Ну-у?! Я все собираюсь сходить, да некогда. Бегом живу, прямо голова кругом, каждый вечер — занятия; мне ведь нагонять приходится. Такое трудное задают — беда!.. А завтра собрание… Ну, я как-нибудь между обедом и собранием вклинюсь…

Она шагала размашисто, поводя локтем, из-под зеленого платка выбивались черные густые волосы, лицо было озабоченное, но на щеках разлился румяный загар. На ней было новое платье — синее, с белым горошком, короткое осеннее пальто и городские туфли с новыми галошами.

Володька смотрел на нее с тайным недружелюбием: так велика была разница между этой здоровой Настькой и слабенькой, выпитой Галей, томившейся в больнице!.. Будь она здоровой, теперь бы тоже бежала с ним на курсы… потом — в кино.

Он уже представлял, как постепенно гаснут лампы в затихшем зале; в белом берете она сидит рядом, жмется к его плечу, шепчет что-то, и он чувствует, как Галины губы касаются его уха…

И он с упреком сказал Насте:

— Если бы захотела — нашла бы время сходить… она одна там… ей скучно… У Сережки тоже делов не меньше, а бывает… находит время…

Настя замолкла и отвернулась, чтоб он не видел, как больно стало ей. О двух посещениях она знала, о других оповестили ее досужие языки девушек; забегая вперед, девки уже шептались о Сережкиной измене, и как ни крепилась Настя, прогоняя от себя навязчивые, точно ядом отравленные мысли, как ни боролась с ними, — они овладели ею…

Она уже по-своему объяснила себе, почему у Сережки занят каждый вечер, почему он мало находит времени для Насти, а когда сойдутся, он торопится уйти…

А Сенцов, не подозревая ничего, еще больше растравлял ее рану, спрашивая:

— Когда с ним поженитесь?.. Тянется у вас давно, а ясности нету.

— Тебе, что ли, не ясно?.. Так тебе и знать не надо.

— А почему не спросить… В жизни у вас все гладко, остается одно — семья… Я слышал: будто вас не зарегистрировали?..

— Пусти уши в люди — всего наслушаешься… Были мы в загсе действительно, а там очередь человек шесть, а ждать некогда — на котлован надо было идти… Вот и все.

— Э-э-э! — протянул Володька, будто сожалея и дивясь. — На какие-то минуты тебя променял… Ты пронюхай сторонкой, почему он откладывает. Проверь… Тебе по женскому-то положению и ждать-то, наверно, нельзя…

— Вот что, Владимир, — враждебно обернулась она, готовая ударить наотмашь, — замолчи. В чужие дела не суйся: у тебя своих много. А ты дальше носа своего не видишь… Ты ведь дурак, ничего ты не понимаешь, — остановилась она и вдруг заплакала: — Ты спроси, спроси Галку-то: зачем он к ней ходит?..

— Кто он? — смешался Сенцов, тараща глаза и начиная понемногу прозревать.

— Мне перед тобой… таиться нечего: ты, как и я, тоже человек обойденный… Оба мы с тобой одно горе пьем… Обманывают они нас с тобой.

— Это Галка-то?..

— Да!.. с Сережкой… кто же еще… Мне всю душу вымотали. Уж только креплюсь, никому виду не подаю… Ведь он к ней с первого же дня повадился… по целому часу сидит. До сей поры ходит. Неужто сам-то не видишь?..

— Вижу… а что?.. — из последних сил защищался Володька, желая сказать, что в отношениях к нему Галки почти никакой перемены нет, — Галка… она — ничего.

— Ну да, ничего… кабы некрасивая была да глупая — он не ходил бы, — по-своему повернула Настя смысл Володькиных слов. — Он жалеет ее.

— А что говорит-то он?

— Ничего не говорит… Молчит. Там наговорится досыта, так уж со мной интересу нет… А ей обмануть тебя еще проще: ты простой, вислоухий.

Теперь Володьке стало все ясно. Злоумышленная расторопность недруга, каким стал для него Сережка Бисеров, приобрела совсем иное значение, чем думал он раньше, и горькое чувство ревности зажглось и зачадило в нем… Конечно, Галка пока не решается сказать ему прямо, а вот выздоровеет, выйдет из больницы и тогда Сережка или даже сама она скажет, чтобы Володька не вязался к ней больше…

Оба чувствуя себя обманутыми, они молча прошли мимо деревянного барака с большими окнами, слышали, как там прозвенел звонок, и только дойдя до пустыря, где лежали груды нетесаных бревен и белого кирпича, повернули обратно.

— Ты ничего не говори ей, — сказала Настя. — Помолчим пока… В таком деле торопиться не следует… и Сергею виду не показывай… А то не вышло бы хуже…

Володька до того был подавлен всем этим, растерян и мрачен, что сам ничего не мог придумать лучшего и с Настей согласился вполне.

Макар Макарыч вбежал в землянку, прижимая локтем истертый, отощавший портфелишко. Бритая голова его, похожая на глобус, блестела от пота… Прогнанный с должности, он и теперь не расставался со своей кожаной сумкой, — так, наверно, и в гроб с ней ляжет!..

Забава встретил гостя приветливо:

— А-а!.. низложенный секретарь!.. Ну рассказывай, как дела?

Тот сперва вытер платочком потный лоб и виски, огляделся и, не сразу узнав Мокроусова, предположил, что это посторонний.

— Мартыну — мое почтение… Как встречусь с вами, так, понимаете, и вспомню: лошадку-то у вас отнял тогда. Очень печально, вы уж извините… не мог, знаете, — тараторил он, суетясь возле нар. — Нелепый приказ, а поди, ослушайся начальника — не рад будешь. Я, понимаете, отказывался: неудобно, мол, и все такое, а он как закричит на меня, как затопает!..

— Ты говорил уже, — напомнил ему Забава.

— Дынников, он ведь ужасно грубый, — будто не расслышав, продолжал Макар Макарыч. — Он буквально затравил меня… И я очень доволен, что наконец от такого избавился… К большим делам Дынников не способен — до сих пор прорыва не может изжить, а в гавани — все через пень колоду.

— Слушай, Макар Макарыч, — остановил Иван, — ты, наверно, знаешь… Поговаривают тихонько насчет того, что в кассе денег весь год не будет?