Владимир Карпов - Федина история

Как-то подошел староста Веня, отслуживший армию парень.

— Потолковать с тобой хочу…

— Знаешь, — перебил его Петя неожиданно горячо, — ты только не смейся. — Он чуть помолчал. — Если бы мне сказали: побудь с ней день, пусть ничего меж вами не будет. Ничего! Просто день вдвоем! Побудь, а потом умрешь! Я бы согласился!

Веня рассмеялся, тут же осекся. Стал оправдываться:

— Я это… Свое вспомнилось, — помолчал, улыбнулся, — у меня тоже бывало. Казалось, ну все, конец света. А потом пройдет время, оглянешься, и смешно даже. Ей-богу. Понимаешь?

— Понимаю, — насупился Петя. — Не надо больше об этом.

Закончилась сессия, курс отправился на сельхозработы. Пропалывали свеклу. Жили в палатках за селом. Трудился Петя отменно. Кропотливо, на совесть обрабатывал гряду, на разговоры и шалости время не тратил и уходил к концу рабочего дня далеко вперед растянувшейся поперек поля цепочки студентов. Вечерами поначалу старался больше спать. Но проклятый мозг все о чем-то думал, строил планы, переживал радость взаимной любви, тут же смеялся над своими мечтами. Так, лежа ничком на раскладушке, Петя дожидался, пока один за другим или все разом не заявятся остальные обитатели палатки. Они шумно, невзирая на «спящего», обменивались новостями, перекидывались анекдотами и наконец затихали. А Петюня еще долго, под ритмичное посапывание, думал и тщетно сжимал веки.

Веня вытащил его раз к озеру за березняком, километрах в трех от палаток, и Петя принялся ходить туда каждый вечер. Как-то после Веня наткнулся на него. Петюня лежал в траве на отлогом бережку и читал стихи. Слова тянул и вместо «ч» отчего-то произносил «шь». Водяная гладь гулко разносила: «Де-етошька, все мы немножко — л-ло-ошади…»

Стал Петя бывать и в клубе, где меж техникумовскими и местными часто возникали стычки. Посмотрев кино, уходил, на танцы не оставался. Донимать, подшучивать над ним перестали и вообще как-то забыли о нем. Живет человек, ходит рядом, вроде он есть, конечно же, есть, а вроде и нет…

Накануне отъезда из деревни, под вечер, устроили прощальный ужин. Расположились вокруг костра, выпивали, ели печеную картошку, болтали. Петюню наградили неожиданным вниманием: старались налить ему, уговаривали выпить:

— Давай, Петюня, давай.

— Что за мужик? Не куришь, не пьешь.

— Ну-ка вздрогни с нами вместе!

Веня произнес тост в его честь — скромный, мол, хороший парень, отличный в работе, в учебе не дурен, плохо только — в стороне как-то он, тут и коллектив виноват, и самому подумать надо…

Петя со всеми соглашался, кивал головой и, уступая просьбам, выпил несколько рюмок.

Люся хихикала, ерзая на бревнышке рядом с красивым, тонким и угловатым гитаристом Никитой. Перешептывалась с ним, глядела восхищенно и кончиком языка водила по своей верхней тонкой губе… Петюня отводил от нее взгляд и как зачарованный смотрел на огонь. Костер кипел и щелкал, дышал жаром и наливал свинцом голову. Тысячи злых духов играли в огне тенями, заползали в Петюню и распирали грудь. Кто-то, словно через перегородку, шептал: «Ты, Петя, одинокий рыцарь печального образа, у тебя высокие запросы, тебя полюбит звезда экрана…» Забренчала гитара. Петя поднял голову, но там, где, как ему казалось, должна она звучать, никого не было…

— Пойдем в клуб на танцы, Петька, — опять откуда-то из пространства позвал голос.

Петя поднялся во весь гигантский свой рост, расправил могучие свои плечи.

И пошел!

Ноги ступали широко, руки взмахами раскидывали воздух, грудь вздымалась, норовила разорвать рубаху, глаза горели — шел по земле былинный русский богатырь, красавец Петюня!

За ним трусило пятеро запыхавшихся техникумовских. А впереди, словно оскалясь, пылал растерзанный по горизонту, изрубленный углами холмов закат.

В клубе Петя окинул сверху взглядом танцующих, рассек, словно таран, людскую массу, взял за шкирку какого-то паренька из местных и легко швырнул в сторону, будто убирал с дороги никому не нужную вещь, обнял его испуганную партнершу и, расталкивая спиной и задом окружающих, довольно легко повел по кругу.

Техникумовские смотрели во все глаза на Петюню, недоумевали. Тот танцевал и, склонив голову, как изысканный ухажер, что-то шептал своей даме на ухо.

Провыл аккорд, и музыка умолкла.

— Играйте, не останавливайтесь! — резанул Петя, словно бичом хлестнул.

Музыканты-самодеятельщики переглянулись, ища поддержки, зашарили глазами по залу. Повисла тишина.

— Я что сказал! — довесил Петя, сотрясая воздух внезапно прорезавшимся голосом.

— Ладно, танцуй на здоровье, — вроде бы небрежно, независимо сказали с эстрадки.

И снова взвыли гитары.

Петя прижимал к себе девушку, водил ее по опустевшему пятачку и упоенно говорил:

— Я знаю, ты всех любишь, ты хочешь обнять весь земной шар. Он большой, понимаешь, большой. Тебе будет тяжело. Люби небо, люби закат, люби теплый воздух, люби землю под ногами… Давай с тобой уедем на Крайний Север…

Подлетел Васька и дернул Петю за рукав.

— Рвать надо отсюда! Счас колхозники кодлу целую соберут.

Петя не среагировал.

— Дергать надо, слышь?

— Идите, — небрежно бросил Петя.

— Ты что, сдурел? Счас напинают, так быстро поумнеешь, — пробовал было взять напором Васька.

Но Тихоня так глянул на него сверху, что Васька вытянулся в струнку и вдруг бухнул:

— Курнуть хочешь?

— Давай, — тряхнул Петька головой. — Я сейчас, — сказал он девушке и пошел за Васькой.

На улице, поглядывая на пока еще небольшую кучку местных, принялись все пятеро техникумовских уговаривать Петюню уйти, убеждали нервно, наперебой. Петя выкурил сигарету, браво отбросил ее щелчком, повернулся и пошел в клуб.

Через секунду выскочил разъяренный, метнулся к ребятам.

— Не видели, куда ушла? — выпалил он.

— Кто?

— Ну эта, Нинка, девчонка, с которой танцевал?

— Не видели.

— А-а, — Петюня мотнул кулаком в воздухе. Сказал как отрубил: — Пошли искать.

Услышав сзади топот, техникумовские по инерции рванули вперед. Бежали быстро, но непонятно куда — палатки, а с ними помощь были в противоположной стороне. Васька оглянулся. Под единственным не разбитым фонарем, повернувшись к толпе, вольно, даже лениво, вразвалку стоял Петюня.

Навалилась братва на богатыря, закружилась вокруг, замельтешила. А Петя и правда, как этот, как Илья Муромец, махнет раз, и полчища ложатся. Больно много махать и не пришлось, раза два-три, не больше. Рассыпалась дружная толпа, как горох раскатилась. Кто-то панически заорал:

— Нож у него! Нож!

Местные откатились теперь уже в сторону. Кричат:

— Брось нож, гад!

А Петюня стоит посередине — с одной стороны свои зубами лязгают, с другой местные, — недоуменно хлопает глазами. На земле, в шагах трех от него, навзничь лежит человек.