Владимир Карпов - Федина история

— Слышь, брось нож!

— Нету, ребята, у меня ножа, — Петя протянул руки и показал ладони. — Нету, — искренне оправдывался он.

Кто-то вылез из проломленного палисадника и бочком шмыгнул к своим. Заходились лаем собаки.

— Пырнул, что ли, он его, — забеспокоились техникумовские.

— Кто его знает. Не было, кажется, у него ножа.

Человек на земле зашевелился, приподнял голову и, не сводя глаз с Пети, стал тихонечко отодвигаться.

— Вот ползет, видите! — обрадовался Петя.

— Санек, ты не порезан? — поинтересовались слева, от сельских.

Санек молчал, двигался.

— Брось нож! А то счас ружье вынесу, ахну раз, и все! — крикнул кто-то несдержанный. Наверно, тот, который вылез из палисадника.

— Петька, если ты его ножом, так скажи лучше, — посоветовал Васька.

— Да че вы такие-то! — негодовал Петя. — Какой нож? Нету!

— Ну ты, верзила, — захорохорился снова кто-то в толпе.

— Пошли вы… — Петя досадливо махнул рукой и пошел себе на деревенских, в сторону палаток. Перед ним расступились. Техникумовские, вовремя сообразив, шмыгнули в образовавшийся проем.

Но чуть отойдя, Петя повернулся, растопырил возмущенно руки и как-то с мукой, от всего сердца прокричал:

— Ну, ребята! Мужики! Ну, чего вы! Как эти… Какой нож? Нету.

И через полчаса деревенские были лучшими Петиными друзьями, приглашали в гости, восхищенно трогали мускулы.

Все вместе дошли до палаток. Бурными разговорами, гиканьем разбудили спящих. Привлек шум и тех, кто гулял по березняку: получилось огромное сборище. Пели под гитару, обнимались. Свои во главе с Васькой, да и местные, не переставая, похвалялись Петькиными подвигами, забыв, что сами-то были не на высоте. Хлопали по плечам, спине, жали руку, восторженно приговаривая:

— Ну ты парень, Петька!

— Парень какой ты оказался! Ух!

Дима, спортсмен-борец захотел сам испробовать Петькину силу, подавили они друг другу руки. Потом потрясал расслабленно тренированными бицепсами и восхищенно говорил:

— У него не рука, у него рычаг, шатун паровозный.

Стал звать в секцию. Петюнчик отказывался:

— Зачем это надо?

— Чемпионом станешь. Слава и восхищение вокруг. В любой институт, если захочешь, свободно поступишь. Надо — квартиру сделают.

— Займись, Петя, спортом, обязательно займись, — присоединялся к Димкиному совету еще кто-то.

— Да ну, зачем? — твердил Петя и все переминался с ноги на ногу, водил плечами. Не мог совладать с рвущейся наружу силушкой, тесно ей было.

Вдруг понадобились дрова для костра. Пошли в темноте искать сухие ветки. А Петя взял топор и стал сплеча рубить сушняк. Ему говорили — брось, уже кубометр нарубил, хватит. Он не слушал, исступленно, самозабвенно работал, сражал ветки с одного маха.

Наутро уезжали. Шумно залезали в крытый брезентом грузовик, играючи толкались, укладывали вещи, старались занять место поудобнее.

Петя поднялся последним.

— Петька, иди сюда, — позвал Васька со скамеечки у кабины. — Мы тебе место забили, здесь меньше трясет.

Люся отчего-то жалась к подругам, так что между ней и бортом образовывалось свободное пространство. И глядела искоса на Петюню.

Тихоня отмахнулся и сел на заднюю скамеечку, рядом с рюкзаками, чемоданами.

— Ну вчера Петя дал жару! Вот да-ал! — услышал он за спиной Васькин подобострастный голос.

Петя поморщился. Глянул на уложенный сушняк, на деревню. Низко опустил голову. Стыдно было. И противно. Подумал: «Нехорошо это все. Нехорошо — и все».

По переулку кандыбает Федя-заправщик. Идет, склонившись на правый бок, ковыряет землю черным набалдашником протеза. Попыхивает «беломориной», не торопится, с достоинством, чуть пренебрежительно кивает встречным.

Живет Федя хорошо — огромный кирпичный дом, полированная мебель, огород с кустами малины, смородины, крыжовника… И все ухожено, уделано — угоено.

Трое его маленьких детей в деревне у сестер. «Подрастут — заберу», — рассуждает Федя.

«Разжился» Федя, как поговаривают всезнающие соседи, работая на бензозаправке, когда еще был на обеих ногах — мол, кое-что от шоферюг ему перепадало. Кто знает — не проверишь, может, и свои сбережения были. Только появился в переулке невесть откуда крепкий, лысоватый с затылка мужик, работать пошел на заправку и в одно лето выстроил домино. А вскоре вошла в новое жилье молодая хозяйка, юная черноокая красавица из осевших цыган.

Федор настойчиво устраивал свой быт: возводил постройки, накупал вещи. Тамара, жена его, бесцельно бродила по улицам, часами просиживала у соседей и лузгала семечки. Мужики смотрели на нее как примагниченные. В ленивой вольной походке, в покачивающихся бедрах, в масляных глазах цыганки была какая-то истома. Как говорится, каждая жилочка в ней играла, притягивала взгляды.

— Не родня Феде она, не родня, — говорили мудрые бабки. — Ей бы такого жеребчика надо, ой-ё-ёй! А у ентого уж затылок светится.

Но жили они с Федей, жили, и никто про нее ничего такого не слышал. Заметили за Тамарой лишь страсть к мелкому воровству — придет к соседям, посидит и прихватит какую-нибудь ерунду. Однако Федя приложился пару раз и блажь эту выбил, по крайней мере, вещи после ее прихода пропадать перестали. Вообще помаленьку, потихоньку сумел-таки взять в руки, обуздать безалаберную и распущенную с виду женщину. Стала она и себя носить скромнее, и неряшливость ее поубавилась. Оно и понятно: за Федей Тамара как за каменной стеной. Мужик разобьется в лепешку, а полным достатком обеспечит: сам по себе человек прочный, надежный, пьет умеренно — что еще нужно? Как таким мужиком не дорожить? Не ценить его? Хочешь мягко спать — мягко стели, а гонор свой можно попридержать. И Тамара старалась…

Принялась она рожать одного за другим. Правда, за детьми никак не смотрела и не следила: бегали они как настоящие таборные цыганята — босые и рваные. И тут, как ни бился Федя, как ни заставлял вовремя стирать да штопать, ничего не добился.

Время шло, примелькались Тамаркины прелести, да они как будто и поистерлись. За Федей признали силу, и к его семье поостыл интерес: живут люди, особо не лаются, обеспечены — нормально живут.

Но… глас народный — глас божий…

Будучи на дежурстве, завернул как-то под вечерок, но засветло Федя домой. Столовка рядом не работала — сандень. Подъезжает — у ворот самосвал стоит. А днем еще Федя просил шофера этой машины глины завезти. Шевельнулась жутковатая мыслишка, в висках застучала. Проскочил Федя по двору, дернул дверь — заперта! Глянул в окошко — мать моя родная! — почивает его распрекрасная сладким сном на груди смуглого красавца. Выломал Федя осторожно топориком дверь. Вошел. Взял стул, сел напротив. Закурил. Не просыпаются: притомились, видно, бедняги. А хорошая парочка: молодые, пышнотелые — любо-дорого смотреть. Вдруг Федина ненаглядная, слегка простонав во сне, плечо своего дружка погладила. Этого душа Федина не вынесла, и он приставил папироску к пухленькому ее пальчику. Жена вскрикнула, вскочила. Обмерла. Смотрит, молчит: с мыслями собирается.