Владимир Карпов - Федина история

— Как спалось? — поинтересовался Федя.

Крик, ор, слезы…

Парень полежал, молча глядя перед собой, проговорил с акцентом:

— Слушай, подай брюки, а?

Федор подал.

Парень под одеялом принялся их натягивать. Женка все надрывалась, орала благим матом: сам он приставать начал, она ничего сделать не смогла, распили магарыч, он уехал, она спать легла, а он вернулся…

В Тамариных словах прослеживалась некоторая несуразица: скажем, куда подевались на это время дети? Но Федя разбираться не стал, затянулся пару раз, стряхнул пепелок, выдавил:

— Приду, чтоб духу твоего не было.

Затушил папироску, вышел. Сел на мотоцикл, дал газ на всю катушку, юзанул на куче глины у ворот и умчался.

— Что же ты, гад такой, сказать ему ничего не мог, — налетела Тамара на своего полюбовника.

— А что я скажу? — резонно заметил тот.

— Сказал бы: не виновата она.

— Хе… Хе… Муж не суд, ему смягчающих обстоятельств не требуется.

Тамара слезы лить перестала.

— А, катись все… — махнула она рукой.

Работник обслуживания автодороги Федор Иванович Шапошников в это время, пулей пролетев мимо своей родной АЗС, как угорелый рассекал пространство на мотоцикле «Урал». Обида гоняла его по дорогам, он убегал от нее, срывал ветром, а она, поганая, вцепилась клешнями и тискала сердце.

Проводив своего милого дружка, Тамарка вздумала было в комнате убраться — передвинула стол, но тут же дело ей это надоело, бросила. Постояла в задумчивости, пропела: «Если бы па-арни всей земли…», сладко потянулась и легла спать.

Дух Тамаркин к той поре, когда должен был прийти Федя, никуда не исчез, а вот сам Федя отчего-то не появлялся. Утром на пороге вырос милиционер, мужик соседский, тоже вечно разъезжавший на мотоцикле. Тамара несколько сконфузилась от строгого официального его вида. Зло брало на мужа: разнес уже. Милиционер почему-то предложил ей присесть, стараясь быть деликатным, заговорил:

— Здравствуйте, Тамара… э… извините, как вас по батюшке?

— Тамарка, — растерянно выдохнула Тамара, потом всплеснула руками и протянула: — А-а, Васильевна, Васильевна…

— Тамара Васильевна, — снова сдержанно начал милиционер. — Вы только не волнуйтесь, ничего страшного не произошло. Федор Иванович в больнице. Ничего опасного, с ногой что-то… Ночью попал в аварию…

Видеть жену Федор в больнице не захотел. Та особо-то не рвалась к нему, не переживала. Распустив свою роскошную черную гриву, шастала, как в прежние времена, по улице, глаза от людей не прятала. Снова поигрывала бедрами, и сметливый Боря Матвеев, известный ходок, помогал ей вечерами поливать огород.

Федя лежал, опоясанный бинтами, на больничной койке, вялый и подавленный. Дни напролет Федя созерцал молча потолок. Лишь однажды не выдержал, пожаловался сестре. «Забелили бы хоть, — показал он глазами вверх, — а то лежи тут, смотри эти круги. Весной, наверно, еще потекло, и дела нет никому».

На весть о приключившейся с братом беде приехали Федины сестры. Они дружно оттаскали Тамарку за волосы. Та собрала вещи, оставила на попечение теток детей, послала из ворот всех Шапошниковых подальше, бросила прощальное: «Живите сами с вашим инвалидом!» — и, разъяренная, прекрасная, пошла с чемоданчиком куда глаза глядят.

И заговорили старухи на скамеечках.

— Слышь, Тамарку видела с представительным таким мужчиной. А сама идет, носом клюет — пьянущая-я!

— Полетела под гору, теперича до конца кубарем-кувырком докатится.

— Не диво, что кукушка по чужим гнездам летает, а диво было бы, кабы свое завела.

Федя зажил один. Ездит иногда в деревню попроведать ребятишек. Так-то о случившемся у него слова не вытянешь. Спрашивают — или отшутится, или просто мимо ушей пропустит. Правда, иногда сам, бывает, заговорит:

— Как вспомню — так жизни нет… И как я тогда с ними ничего не сделал? Оторопь взяла. Бога мне надо благодарить, а то сыграл бы шутку и сам бы угодил… А так лучше. Война план покажет… Жизнь расплатится…

И как наворожил. Весной пронесся слух: «Тамарке головенку отрубили». Однако через пару месяцев она объявилась. И в короткий срок Тамару смогло узреть все Заречье — ибо она, специально как на погляденье, устроилась работать кондуктором в автобусе. Сидит на положенном месте, неизменные семечки пощелкивает: черная, припухшая, с запекшимися красными пятнами в левом глазу. Приподымет голову — алый шрам змейкой по шее ползет.

Оставил метку один странный мужичок: диковатый молчун, худенький, как мальчик. Вырвал он Тамарку из разгула и увез в свою деревню. Нрава мужик оказался мнительного и необузданного. Узнав худое о жене, припер он ее к стенке, полез в самом буквальном смысле с ножом к горлу, точнее с опасной бритвой, вытягивая признание в грехе. Тамарка, осатанев, выплеснула в лицо всю правду, даже наговорила лишнего про себя. Не сдержался мужичок, остановил желчный поток слов, полоснул бритвой.

Тамарка есть Тамарка — не унывает! Покрикивает, требуя платы, сыплет шуточками. Какой-нибудь мужик наклонится, на ушко, но так, чтоб товарищи его слышали, какую-нибудь присказку выложит. Раскатится кондуктор дурноватым, трескучим смехом. Посмеиваются, переглядываясь с ухмылкой, мужики…

Стали, видно, ее тревожить дети. Встретит кого из угреневских, где сестры Федины живут, расспрашивает, всплакнет даже.

И снова бойко летят шаловливые словечки, шуточки с ее губ…

Федя пробовал приводить домой новых хозяек и неизменно через неделю-другую отправлял их восвояси.

— Гнилые, что ли, попадаются, — допекали соседи.

— Ну их к лешему. Одному лучше, — объяснял Федя. — Зачем? Надо — так я себе найду. У меня же так-то покой, тишина. А она придет — лезет, куда не просят. Может, и хорошего желает, а не по мне. Злюсь, как пес.

— За Тамарку тебе отыграться охота, — заметил Егоров, военный в отставке.

— Да ну… Хе… Я об ней думать забыл. Может, только счас жизнь хорошую узнал. А то — грязь в доме, все как попало. Уйдешь на дежурство и издумаешься весь: что там, как?.. А теперь и заботы нет. Я знаю, ребятишки там будут сытые и одеты всегда. Нормально все, хорошо.

Управится Федя за день с хозяйством, а к вечеру идет на работу, сторожить столовую на базаре. Заработок какой ни на есть плюс пенсия по инвалидности. До базара три остановки, но Федя не садится в автобус, неторопливо идет пешком.

А там, у столовой, как на грех, вечно околачиваются цыгане, которые нашли работу под стать своей кочующей душе: пригоняют из Монголии скот. Отправляются в Монголию ранней весной и приходят с табунами лошадей, отарами овец лишь к осени. Получают неплохие деньги. Однако бабы-цыганки в больших не по размеру плиссированных юбках все равно ловят прохожих, гадают им по руке. Тут же потягивают пиво, блестя зубами из желтого металла, их мужья. А рядом бегают маленькие, оборванные, чумазые дети. Дергаются у Феди уголки губ: очень уж похожи эти бесенята на его, Фединых детей.