Константин Лордкипанидзе - Избранное

Наконец он где-нибудь засыпал и лишь поздно ночью вспоминал о заступе и топоре…

— Ты, приятель, не хитри. Прямо скажи, в чем дело. Что тебе не дает покоя?

Дахундара чувствовал: Меки очень хочет чем-то с ним поделиться, но никак не наберется храбрости все рассказать. Не ответив, Меки взял у него из рук топор, начал яростно вырубать между могилами засохшие кусты. Потом устало присел рядом с Дахундарой.

— А если я скажу, смеяться не будешь?

— Когда это я над тобой смеялся?

— Сказать?

— Говори — со мной умрет! Клянусь тобой, мне ведь больше некем клясться! Неужели ты не веришь моему слову?

— Верю… и знаешь что? Научи меня танцевать. Очень прошу!

— Танцевать! — Дахундара присвистнул и осенил Меки крестным знамением, словно сгоняя с его плеча лукавого.

— Тебе что, карету прислали из дворца кутаисского губернатора? Пожжальте отсюда, прямо с кладбища, на танцы-манцы!

— А говорил, что не будешь смеяться! — с грустным упреком сказал Меки.

— Очень ты меня удивил, парень, — признался Дахундара, — но я, грешным делом, подумал, что тебе сперва чему-то другому научиться нужно. Ты ведь ни читать, ни писать не умеешь. И считать, между прочим, тоже. А танцевать — пожалуйста.

— Я должен научиться танцевать! — упрямо сказал Меки. — Больше мне сейчас ничего не нужно. Научи. Ты же сам говорил, что как-то на празднике получил за танцы первый приз.

— Верно, получил… Танцевать я, брат, умею неплохо, это верно. А где мы возьмем барабан и гармошку — без них танца не получится.

Меки вскочил:

— Барабан? Сейчас!

Он бегом кинулся к дощатой лачуге Дахундары и, вернувшись, положил перед ним старое жестяное ведро:

— Вот тебе барабан и гармошка!

Дахундара добродушно ухмыльнулся:

— Сообразил, а! Ну, ладно, попробуем. — Зажав ведро меж колен, он заколотил по нему обеими руками, словно по барабану — да так, что с верхушек ближних кустов взвились и исчезли в ночной тьме перепуганные птицы. — Сойдет! Только надо местечко подходящее найти.

Они обошли все кладбище и устроились на небольшой травянистой полянке возле ограды.

— Ты сядь вот тут и гляди, — сказал Дахундара. — Я покажу тебе, как должны двигаться ноги. Но вот что, брат, сбегай надень мои старые сапоги, а-то ноги поранишь, ты босой, а тут и колючки, и битое стекло, и всякая гадость!

Так начал Дахундара свой первый урок танцевального искусства. После той ночи, если выдавался на неделе один-другой счастливый вечер, когда Эремо раньше закрывал свой духан, Меки тут же оказывался в хибарке могильщика. Натянет его видавшие виды сапоги — и пошло-поехало! Ночную кладбищенскую тишину в лохмотья раздирали дребезжащий грохот пустого ведра и выкрики Дахундары.

барабаня, горланил могильщик и то и дело наставлял своего терпеливого ученика:

— А теперь повернись и обведи взглядом девушек. Вообрази, что эти гордые замухрышки стоят вот тут, под деревом. Да смелей! Подходи, пританцовывая, к той, которая тебе приглянулась, и приглашай кивком головы, поклоном… Ах ты, чучело! Разве так приглашают? Что — у тебя шея одеревенела? Ну, ладно, годится и так, потом будет лучше… А теперь повернись и иди в танце за девушкой. Только не очень-то прилипай к ней, ну и не отставай, конечно… Да куда же ты прешься, Меки! Куда ты свои оглобли завернул! Ослеп, что ль, не видишь, где она? О, горе мое! Погоди…

Дахундара бережно прислонил ведро к могильной плите и выплыл на поляну.

— Гляди. Я буду, значит, вроде девушки, этак ты быстрей поймешь, как надо сопровождать девушку в танце. Драхти-тарам! Дрихти-тарам! Драхти-тарам!.. О боже! Да ты как медведь! Все ноги мне отдавил! Ты что — танцуешь или мяч гоняешь? Легко надо идти, легко, порхать, а не утаптывать землю!

Как-то мимо кладбища поздно вечером проходил Барнаба Саганелидзе. Услышав барабанный грохот ведра и выкрики, он подошел к ограде, присмотрелся. «Ах, богохульники проклятые! До того нализались, что танцы на кладбище устроили, чтоб им пусто было!» Эй, Даху! — сердито позвал он могильщика.

Дахундара, бросив ведро, подскочил к ограде:

— Слушаю, батоно.

Нашел место, где выпивать, богохульник!

— Да я ж ни в одном глазу! Как стеклышко…

— Так с какой же радости вы тут устроили этот ведьмин шабаш?

— Честно сказать, за живых людей нас никто и не считает — так вот среди покойничков иногда и повеселишься.

Многое, очень многое повидали земоцихские лунные ночи с тех пор, как поселился в этих местах первый земледелец. Только Дахундариного ведра да Мекиного танца им не хватало. Но теперь и это довелось им увидеть.

Дело подвигалось. Непутевый могильщик никак не ожидал, что этот угрюмый застенчивый увалень Меки так быстро научится танцевать…

Вспомнил Дахундара те веселые светлые лунные ночи — и догадался: не тайны рождения миров и не происхождение человека интересовали сейчас его молодого друга, а любовь. Простая земная любовь. Он раза два кашлянул, не торопясь разлегся на тахте, заложил руки за голову.

— Когда меня взяли в солдаты, — медленно начал он, пытаясь с ходу придумать историю позаковыристей, — я, значит…

Меки уже знал: раз Дахундара начинает вспоминать свои солдатские похождения, то жди от него самого бессовестного вранья. В таких случаях он обычно говорил могильщику: «Кончай сказку, друг!» Но сейчас Меки не проронил ни слова. Правда или выдумка — для него было безразлично, лишь бы Дахундара говорил о любви.

— Ну так вот, когда я ушел в солдаты, — продолжал Дахундара, — в деревне у меня оставалась девушка. И я, понимаешь, сразу потерял сон. Улягусь вечером в казарме, посплю полчасика и посыпаюсь. И все прислушиваюсь. Кажется мне, что вот-вот откроется дверь и впорхнет моя зазнобушка… Ущипну себя за руку — больно. Значит, не сплю. А шаги ее все-таки слышу так ясно, что не нахожу себе места… Совсем покой потерял. Бывает с тобою так? Если бывает, значит, действительно любишь…

Негромкие доверительные слова Дахундары настроили Меки на мечтательный лад, и он стыдливо признался приятелю:

— Шагов по ночам не слышу. Но стоит мне увидеть Талико — тогда хоть запрягай меня в ярмо — буду работать, как вол. — Он трогательно улыбнулся какой-то своей мысли, но вдруг, нахмурившись, спросил: — А это обязательно — просыпаться по ночам?

— У меня, брат, бессонница была от сильной любви. А это никуда не годится, плохо — такая любовь скоро остывает, — успокоил его Дахундара.

С той ночи Дахундара дал полную отставку Чарльзу Дарвину, не философствовал больше по поводу происхождения человека и тайн материи — он начал посвящать своего друга во все тонкости амурного искусства, обучать нелегкой науке любви. Меки ожил, теперь все чаще и чаще появлялась на его лице еще не очень смелая, мечтательная улыбка. Он перестал обращать внимание на насмешки. Было время, когда один вид волосатого кулачища Эремо приводил его в трепет. Теперь и побои ему были нипочем. Он относился к ним как к неизбежной неприятности, которую — хочешь не хочешь — а надо перетерпеть. Он больше никогда не плакал и перестал ходить по селу с хмурым видом, которым прежде хоть иногда выражал свой глухой протест против несправедливости и жестокого обращения.