Константин Лордкипанидзе - Избранное

У Дофины вспыхнули уши. Она вскочила, вырвала у Аслана деньги и помчалась в лавку. Но больше всех надоели Дофине пастушата — они всюду подстерегали ее и требовали, чтобы она передразнила попа Тирипо.

— Ей-богу — правда, с тринадцати лет будут принимать! — убеждал ее Бичи-Бичи. — Бачуа сам нам сказал.

— Поклянитесь!

Бичи-Бичи тотчас же поклялся. Но Дофина не поверила его клятве. Она сказала, что поверит только Гутуне. Это был самый маленький и самый смирный из пастушат.

— Клянусь жизнью матери… — начал тот, но Дофина схватила его за пояс:

— Пряжку выпусти, ты, врунишка!

Чтобы сделать клятву недействительной и не стать клятвопреступником, он, по мальчишескому поверью, потихоньку схватился за медную пряжку на поясе.

— Подними руки и клянись так, — потребовала непреклонная Дофина.

При таком условии Гутуна поклясться не осмелился.

— Хочешь молодой кукурузы? — спросил Бичи-Бичи, раскрыв початок и показывая Дофине белые, крупные, как лошадиные зубы, налитые соком зерна.

— Не хочу.

На самом деле ей очень хотелось, но разве могла она взять ворованную кукурузу!

— Тогда я удочку тебе подарю.

Дофина наконец согласилась.

— Ладно, — буркнула она. — Так и быть. Надоели вы мне!

Брюки одного из мальчишек со связанными вместе концами штанин она надела себе на шею — наподобие епитрахили. А затем, выпятив живот, встала на бугорок, закатила глаза и слегка кивнула головой, чтобы пастушата подходили целовать ей руку.

…Как-то накануне пасхи Меки подарил Дофине крашеное яйцо, залитое для крепости известкой. Девочка была вне себя от восторга. Она с нетерпением ждала конца заутрени, чтобы потом этим битком перебить пасхальные яйца у всех своих сверстников. В церкви мать исщипала ее до синяков, чтобы она не вертелась и не глазела по сторонам во время службы.

— Запомни: пока не поцелуешь крест у батюшки, ты отсюда не выйдешь. Когда он похристосуется с тобой, не забудь ответить: «Воистину воскресе!» — шепотом наказывала она Дофине, когда прихожане двинулись к алтарю.

У священника было правило — благословляя молящихся, обмениваться с ними крашеными яйцами. Дофина не знала об этом и отколола такую штуку, что в селе помнили о ней и по сей день. Подойдя к алтарю, Дофина вытянула губы и приготовилась целовать крест. Священник быстрым движением заменил в ее руке яйцо — прекрасный Мекин биток исчез безвозвратно. А что взамен! Самая обыкновенная крашенка…

— Отдай мой биток! — завопила она и зубами вцепилась в пухлую руку священника. Он еле вырвал руку и тотчас же вернул разъяренной девочке биток, добавив к нему кусок кулича. Но Дофина схватила только «колотушку».

— Обмануть меня захотел? Понравился тебе мой непобедимый биток? Так я и отдам его! Не дождешься! — крикнула она со злорадством. И весело, как луговой кузнечик, подпрыгивая, выбежала из церкви.

Дофина удивительно смешно изображала этот случай. Голосом, движениями, даже лицом она так удачно передразнивала попа Тирипо, что зрители, охая, хватались за бока и покатывались со смеху.

— Дофина! — позвал ее Меки, когда она кончила свою комедию и хохочущие пастушата умолкли.

Девочка подбежала к нему.

— Где сегодня будет представление?

— Во дворе у моего дяди, — ответила Дофина. — Ты придешь?

— Если буду свободен…

— Вот возьми билет.

Дофина порылась у себя за пазухой, достала вышитый бисером кошелек. Меки спохватился: а что, если Эремо не пустит его и билет пропадет?

— Ну и пусть пропадет! Денег-то я с тебя не беру! — важно, совсем как взрослая, сказала Дофина.

За долиной Сатуриа, в жаркой сизой дымке, синели невысокие лесистые холмы. В стороне от них крутым горбом поднималась в небо Катисцвера — лысая, изрытая дождевыми потоками красноватая гора. На вершине ее стояла церковь Успения божьей матери. Ежегодно в конце августа здесь устраивался большой престольный праздник. Отовсюду тянулись на Катисцверу для ночного бдения конные и пешие богомольцы. Только из одного Земоцихе поднимались на храмовую гору не менее двадцати крытых паласами арб. А пешему люду вообще счету не было. По крутым старым тропам карабкались и хромые и слепые, шли на поклон божьей матери и верующие и неверующие, и давшие обет и отлученные от церкви, бесшабашные кутилы и охотники поглазеть на чужую пирушку, торговцы и покупатели. Сюда привозили скрюченных неведомой хворью детей и жертвенных ягнят во имя исцеления этих несчастных, набитые снедью хурджины и толстые свечи в рост самого богомольца. Но в последнее время на праздник Успения пресвятыя владычицы и приснодевы Марии съезжались больше для того, чтобы покутить, чем для поклонения святыне, и поэтому на Катисцвере собиралось к ночи великое множество народу. Трусили сюда на своих клячах мелкие кутаисские торговцы. Из Сакулии и из Опшквиты брели шарманщики. Наконец, наняв лошадей у еврея Шабаты, на полном скаку влетали в ворота знаменитые на всю округу кутилы. Начинался пир — и на следующее утро церковный двор напоминал поле сражения: как убитые, где попало спали после ночного гульбища люди.

В этом году на Успение, вечером, комсомольская ячейка устраивала во дворе у Илико Гордадзе спектакль — для того, чтобы отвлечь крестьян от храмового праздника. Большой, затененный платанами двор Илико был ярко разукрашен. На деревьях висели разноцветные бумажные фонарики. Беседки, в которых стояли столы для ужина, были увешаны красными флажками и увиты гирляндами полевых цветов. Из Хони пригласили две группы зурначей: одна играла под деревом, где были зарыты винные кувшины, другая — у ворот, чтобы никто не прошел мимо. Как только стемнело, поднялась пальба. Одна за другой взлетали и взрывались ракеты. С неба сыпался пестрый звездный дождь. Крестьяне были довольны: весело провести время, оказывается, можно и здесь!..

В полном народу дворе быстро образовался круг, ударили в бубен, разогрев его над огнем. По кругу пронесся щеголеватый Хажомия в своих мягких сапожках. Он лихо проплясал около Талико и внезапно остановился перед ней на носках, словно кинжал, с размаху вонзенный в землю. Талико повела плечом, раскинула руки и, вольно, легко неся свое стройное, затянутое в темный шелк тело, поплыла рядом с Хажомией. Восхищенные парни дружно ударили в ладоши. От звонкой, обжигающей плясовой музыки заструился, затрепетал в крови танцующих жаркий огонь. Задорно, с улыбкой танцует Талико. Как крылья, плывут в воздухе ее раскинутые руки, земля не чувствует ее легкого порхающего шага…

Барышни Микеладзе гуляют особняком, поодаль, щеголяя туфлями на высоких каблуках. Им все не нравится здесь, все высмеивают эти густо набеленные старые девы. Они тянут друг дружку домой, но никак не могут покинуть это шумное, веселое место. Во дворе яблоку негде упасть. Бачуа Вардосанидзе на седьмом небе от радости. Он собирает «актеров» и жженой пробкой подрисовывает им усы.