Константин Лордкипанидзе - Избранное

— А откуда ж появились на свете обезьяны?

— Объясняю, слушай. Сначала был только один малюсенький головастик. Он все плодился и расплодился до того — на земле стало тесно. Тогда некоторые головастики из его потомства превратились в птиц и взлетели в небо. Другие стали дикими зверями и разбрелись по лесам. Кто пожелал быть рыбой — нырнул в воду. Ну, а наш предок, братец ты мой, начал лазать по деревьям. Ему, видишь ли, очень понравилось быть обезьяной. Понял?

— А головастик откуда взялся?

— Головастик? Головастик — из материи. Только не из такой материи, — Дахундара смял в руке полу своей рубахи, — а совсем из другой.

— Из какой другой?

Дахундара сам не знал, что представляет собой эта породившая все живое материя.

— Не могу я все рассказать, дружок, — хитрил он, отводя взгляд от нетерпеливо ждущих ответа глаз Меки. — Ты еще ребенок, не твоего ума это дело. Придет время — объясню все до конца.

Коптилка тускло освещала тесную комнатушку. На дощатых с широкими щелями стенах шевелились огромные черные тени. Подперев ладонью щеку и боясь пошевелиться, слушал Меки своего непутевого разговорчивого друга. А Дахундара с наслаждением посасывал трубку и все говорил и говорил, тревожа зарытые где-то на далеком острове кости Чарльза Дарвина.

Паромщик уснул. Черные от загара, похожие на чертенят пастушата облепили паром и гоняли его от берега к берегу. В тени деревьев, пережевывая жвачку, лениво двигали челюстями разомлевшие от жары коровы. Меки нес на мельницу зерно. Взвалив на спину мешок, он шел по заросшей тропинке, с трудом продираясь сквозь цепкие колючие ветки боярышника. За лето Меки возмужал, раздался в плечах. Не хватало только какого-то последнего удара резца, чтобы этот мешковатый увалень превратился в красивого молодца. Но, возмужав телом, Меки стал еще более забитым и приниженным душой. Тяжкое бремя батрацкой жизни совсем пригнуло его к земле и с детства лишило его великого дара, без чего человек почти не человек, — чувства собственного достоинства и чувства равенства с другими людьми. Над ним насмехались, его обижали — он молчал, беззлобно терпел насмешки и обиды, даже заглядывал обидчикам в глаза. Вместо того, чтобы платить им той же монетой, он кому одалживал удочку, кому делал силок, кому оказывал еще какую-нибудь услугу, надеясь смягчить зло добром. Но недаром говорит пословица: «Камень, катящийся под гору, не остановишь самым низким поклоном».

Однажды Чолика и Хажомия сыграли с Меки такую жестокую шутку, что он готов был со стыда наложить на себя руки. Запарившись на работе в духане, Меки пошел искупаться. «Окунусь разок-другой — и сразу обратно», — решил он и, не спросясь Эремо, спустился к парому. Пока он бултыхался в воде, Хажомия и Чолика утянули его старые, латаные и перелатаные штаны, намочили их и завязали на концах штанин тугие, величиной с грецкий орех, узлы. Потом созвали пастушат и вместе с ними спрятались поблизости в кустах, чтобы тайком потешиться веселым зрелищем. Меки вышел на берег, надел рубаху, прыгая на одной ноге, попытался просунуть ногу в штаны — и, потеряв равновесие, шлепнулся в воду.

— Пошло дело! Погрызет он теперь орешки! — негромко хохотнул в кустах Хажомия, когда вымокший до нитки Меки ногтями и зубами впился в тугие узлы.

— Эй, Хрикуна! Куда ты провалился, негодник? — послышался из духана голос Эремо.

Меки испугался. Обломал себе ногти, окровавил десны — а узелок не поддавался. Вспотев от волнения, он отыскал на берегу камень с острым краем, оттяпал на обеих штанинах узелки и быстро оделся. Одна штанина доставала ему теперь до колен, другая была еще короче. Рваные раздерганные края висели бахромой. Как только Меки натянул на себя штаны, в кустах раздался треск веток — казалось, что там резвились медвежата.

— Пионер! — крикнул Хажомия. — Хрикуна-пионер!..

— Хрикуна — пионер! Хрикуна — пионер! — затараторили пастушата, высыпав из кустов на берег.

«Вот беда! — затравленно оглянулся Меки. — Сейчас сюда все село сбежится…»

Как ни стыдился он своего вида, делать нечего — нужно было бежать, иначе хозяин совсем рассвирепеет. И Меки побежал, преследуемый толпой мальчишек. Сначала он кинулся к духану. Но то ли из страха перед Эремо, то ли боясь показаться в селе, с полдороги повернул к зарослям в долине Сатуриа. Здесь позднее и нашел его Дахундара. Принес ему другие штаны и угрюмо сказал:

— Не убивайся, брат, не принимай все так близко к сердцу, не то люди совсем сведут тебя с ума.

Самый большой камень бросила в Меки Талико — Талико, которую он втайне боготворил.

Однажды парни и девушки играли в мяч на полянке в липняке. Меки сидел под навесом и одним глазом поглядывал на двери духана: как бы Эремо не увидел, что он болтается без дела.

— Хрикуна! Живо! — кричала Талико каждый раз, когда мяч отлетал куда-нибудь далеко. Меки мигом срывался с места. Разыскав мяч, Меки никогда не бросал его на площадку кому-нибудь из игроков, а приносил только Талико, да еще с такой счастливой улыбкой, словно дарил ей весь земной шар.

Игра кончилась. Разгоряченная Талико беспокойно озиралась по сторонам — ей еще хотелось двигаться, бегать, играть.

— А ну — догоняйте! — крикнула она и помчалась к реке.

Парни бросились за ней. Чесучовое платье Талико, развеваясь, прошуршало около лица Меки, и он вскочил, будто был привязан к этому платью веревочкой. «А к лицу ли мне, верзиле, скакать по полю?» — вдруг спохватился он. Но такой привлекательной, такой задорной была Талико в своем вольном полете по усеянному пестрыми цветами лугу, сквозь светлый летний вечер, что у Меки мигом выросли за спиной крылья. Он перемахнул через изгородь и пустился за Талико так быстро, словно в эти минуты решалась судьба всей его жизни. Хажомия задохнулся от хохота:

— Помогите! Сил моих больше нет! Ой, люди добрые, поглядите, как несется этот дылда! У него не ноги, а жерди! — хохотал он, хватаясь за бока и в то же время злясь: от смеха ему было трудно бежать. Меки поравнялся с Чоликой, который опередил всех остальных, и еще прибавил ходу. Талико оглянулась — посмотреть, кто ее догоняет, остановилась и сразу нахмурила брови: к ней с сияющим лицом мчался Хрикуна. Дочка Барнабы Саганелидзе подпустила его поближе и зло усмехнулась:

— Чего лезешь, куда не просят? Нашел себе ровню, Хрикуна несчастный! — и побежала дальше по колени в цветах.

Опустив голову, Меки побрел назад к духану. Лицо его горело от стыда и от обиды. Сколько раз он видел в мечтах, что Талико идет по висячему мосту и под ней обламывается перекладина, а он, Меки, оказывается тут как тут! Сколько раз мечтал он, чтобы в доме Саганелидзе вспыхнул среди ночи пожар, а он, Меки, случайно оказался бы поблизости! Как он хотел, чтобы Талико, собирая каштаны в Лехемурском лесу, встретила волка, а он, Меки, подоспел бы к ней на помощь. Ему уже минуло шестнадцать, а эти детские мечты все не покидали его. Может быть, он и родился с ними, как рождаются с родимым пятном? Меки видел, что между ним, батраком, и дочкой Барнабы Саганелидзе — неодолимая стена. Он ощущал эту преграду и раньше, но тогда они оба были детьми — и стена не казалась такой высокой и несокрушимой. С тех пор многое переменилось. Талико больше не качалась на качелях и позабыла салки и кошки-мышки — она выросла, расцвела, играла теперь в салочки глазами да и то лишь с парнями из самых зажиточных семей. Меки частенько проходил мимо дома Саганелидзе, и всякий раз радостное и в то же время горькое чувство заставляло трепетно и часто колотиться его замирающее сердце. Ему казалось, что вот сейчас, в этот миг, широко распахнется калитка, из сада выпорхнет Талико и упадет в его объятия. Но из калитки с лаем выкатывалась ему под ноги только злая, черная, как уголь, собака Барнабы…