Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Через два дня прогорят! Какой кучер остановит там свой дилижанс? Как он потом покажется мне на глаза?

На всякий случай он еще раз показал долговую книгу кучерам дилижансов и взял с них слово, что они не изменят его духану. Но те сразу смекнули, что открытие столовой сулит им немалые выгоды. Они то останавливались у духана Эремо, то высаживали пассажиров перед красной столовой. Эремо скрежетал зубами, но долговая книга, видно, уже потеряла прежнюю силу.

В это утро наиболее преданный Эремо возница — Галакто опять осадил лошадей на том берегу, уже в третий раз.

— Эх, друг-приятель, что это с тобой приключилось? Лошадь захромала или колесо сломалось? Трудно тебе было перебраться на этот берег? — позднее упрекнул кучера духанщик, ставя перед ним бутылку вина.

— Пусть это вино не пойдет мне впрок, если я виноват. — Галакто посмотрел вино на свет, отпил из стакана, опять посмотрел и опять отпил. — В дилижансе ехали родственники заведующего столовой, вот и пришлось там остановиться.

— Годы у тебя почтенные, Галакто, а врешь ты — не краснеешь! Родственники! А вчера? А позавчера? Выходит, что все кругом родня этому заведующему?

Раздосадованный Эремо убрал бутылку и умолк. Нет, крепость нужно взрывать изнутри. Надо подослать своего человека к заведующему столовой. Деньги без рук, а сделать все могут!..

В духан вошел старый знакомый Эремо — Дахундара. Он принес ярко размалеванный лист жести.

— Вот нарисовал так уж нарисовал! — самодовольно сказал Дахундара, прислонив свое изделие к стене. — Сиди, любуйся — и ничего тебе больше не надо, ни есть, ни пить!..

Старая вывеска на духане выцвела от дождей, погнулась от ветра. Не раз уже собирался Эремо подправить, освежить ее, да все не доходили руки. Видно, так и осталась бы она висеть над дверью, если бы в прошлое воскресенье Эремо не получил от сына из Кутаиси письмо. «Дорогой отец! — писал Коция. — Вот проучился я почти целое лето — и все впустую. Ты думаешь, я не выдержал экзаменов? Нет, я их все выдержал, но здешние кляузники донесли, что я, мол, сын духанщика и лишенца — вот и угодил я под чистку. Видишь, как я пострадал из-за тебя? Прими меры, достань поскорее бумагу о том, что я от тебя отделился. И вот еще что: у тебя на вывеске написано огромными буквами: «Духан Пиртахия». Да ведь ты же собственными руками точишь кинжал, чтобы зарезать меня! Придумай что-нибудь. Любящий тебя сын Коция». Эремо без больших хлопот достал нужную справку и послал сыну. В тот же вечер он позвал Дахундару и заказал ему новую вывеску.

— Столовая «Красный рай»! Как тебе нравится? Здорово придумано, а? Как раз то, что нужно по теперешним временам! — заливался Дахундара, расхваливая свою работу и стараясь выжать из скупого духанщика слово одобрения.

— Кое-что у тебя, конечно, получилось… Только очень уж ты набиваешь себе цену, — сдержанно сказал Эремо.

Он сначала издали поглядел на вывеску, потом подошел поближе, чтобы рассмотреть ее хорошенько, и вдруг расхохотался. Коренастый, неуклюжий, как буйвол, Эремо весь нелепо изогнулся и, не удержавшись на ногах, привалился к стене. «Что это с ним?» — удивился Меки.

Дахундара изменился в лице. Река и сидящие на траве люди получились на вывеске недурно, но с главной фигурой — человеком в черной черкеске Дахундара ничего не смог поделать. Сколько он ни мучился, сколько ни корпел над ним, приладить ноги к туловищу ему так и не удалось. Эремо еще раз попытался принять позу этого перекошенного человека в черкеске, снова изогнулся всем телом и опять потерял равновесие.

— Что это такое, приятель? На смех, что ль, захотел меня поднять? Нарисовал какого-то циркача.

— Да ведь он пьян, Эремо! Пьян вдребезги! Видишь, ноги его не держат, — быстро нашелся Дахундара.

«И этот паршивец норовит меня надуть!» — разозлился Эремо.

— Ах, он пьян? Так пускай сперва протрезвится, а потом я тебе заплачу! — бросил он и вышел под навес.

Из-за реки донесся звон колокольчика — приближался второй утренний дилижанс. Дахундара вздохнул, свирепо поглядел на человека в черкеске и сказал ему, словно живому, с укором:

— Погубил ты меня, пьянчуга!

— Говорил я: не нарисовать тебе трезвого человека, — сказал Меки.

— Говорил, говорил!.. Ну и что? Мне от этого легче?

Дахундара Турабелидзе был, что называется, тертый калач. Где только не побывал он, сколько занятий переменил, но нигде так и не сумел прижиться. Поговаривали, что в молодости Дахундара был дьячком в Моцаметском монастыре, но его изгнали оттуда за чрезмерное пристрастие к церковному вину. Однажды во время службы он осушил за спиной у священника даже чашу с вином, приготовленную для причастия. Долго работать на одном месте ему было невмоготу. Сегодня он ворочал и дробил камни в Гелати, через две недели сплавлял лес по реке Цхенис-Цхали или обжигал кирпич в Банодже, а то подсоблял лечхумским купцам на кутаисском базаре и сам торговал помаленьку. Зимой он обычно нанимался в сторожа при церкви святого Георгия. Так всю жизнь и мотался с места на место в поисках легкого хлеба. Все, что случалось Дахундаре заработать, он в тот же день пускал по ветру под звуки шарманки и пьяных песен. Полвека легло ему на плечи, а он все еще не имел ни кола ни двора, не сумел войти зятем к кому-нибудь в дом и был гол как сокол. Наконец надоело ему таскаться по белу свету, и он вернулся в родное село. Года два проработал аробщиком у Барнабы Саганелидзе — возил на базар в Кутаиси дрова. Но это ему тоже наскучило, и он упросил протодьякона церкви святого Георгия пристроить его могильщиком.. И ему не отказали — прежний могильщик состарился и был уже не в силах долбить каменистую землю земоцихского кладбища. Работы у Дахундары было немного, и все свободное время он вертелся возле духана Эремо, подстерегая проезжающие дилижансы. Он знал повадки Эремо: для почетных и щедрых посетителей в духане всегда имелись превосходная хванчкара, прозрачное, как слеза, персати, свежий сыр с мятой и тархуном, курочка с острой ягодной подливкой, рыба усач из Ухидо и, уж конечно, не было недостатка в любезном обхождении хозяина. Любителей покутить и хорошо поесть всегда было полно в духане, и Дахундара день-деньской торчал на пороге: авось и ему что-нибудь перепадет… Подвыпившие люди всегда добрые!

— Проваливай отсюда! Не заслоняй свет! — сердился на него Эремо. Но Дахундара скоро сумел задобрить его.

На свою беду, Эремо как-то рассердил сотского Кинцурашвили — и тот затаил на него злобу.

— Кредит делу вредит, братец, — сказал духанщик сотскому и потребовал уплаты давнишних долгов. Сотский взбеленился, достал в исполкоме плакаты и развесил их на стене цирюльни — как раз напротив духана. Из-за этих плакатов Эремо стало тошно выглядывать на улицу. Стоило ему выйти под навес, как в глаза бросались аршинные буквы: «Духанщик и виноторговец сосут кровь из народа», «Уничтожим духаны! Откроем красные столовые!»