Константин Лордкипанидзе - Избранное

Сколько пришлось упрашивать Эремо, чтобы в эту пятницу освободиться с самого утра и отправиться на ярмарку в Хони! И все равно — Меки исчез из духана, как только рассвело, не съев ни кусочка хлеба и не дожидаясь, пока проснется хозяин: у духанщика было семь пятниц на неделе, и ему ничего не стоило нарушить обещание и взять назад данное вчера слово.

Когда Меки спустился в долину, за ним погналась орава пастушат:

— Хрикуна-ухажер! Хрикуна-ухажер! У-у-у!

— Эй, Хрикуна, остригись! Выйдет фунт шерсти, моя бабушка свяжет тебе носки!..

Меки, как всегда, спокойно улыбался сорванцам, и они скоро отстали от него. Улыбка была у Меки верным оружием самозащиты. «Не обижается», — недоумевали мальчишки и оставляли его в покое.

Близился полдень, когда Меки, запыленный и усталый, добрался до Хони. У входа на базар расположились крестьяне из Маглаки, славящегося своими садами и огородами. По обеим сторонам улицы высились огромные пирамиды темно-зеленых полосатых арбузов, больших бугорчатых дынь, темно-лиловых баклажанов, огурцов, редиски… Разноцветные горы овощей загромождали улицу почти до самой аптеки.

Огрызаясь и толкаясь, Меки начал продираться сквозь толпу. Кое-как добрался он до мегрельских арб, нагруженных мешками с мукой и кукурузой. В тени повозок сидели женщины: лица их по самые глаза были закутаны белыми платками. «Стыдятся торговать, вот и закрываются, чтобы никто не узнал», — подумал Меки и завистливым взглядом окинул товар, разложенный у женщин на коленях. Это были домашние ткани — хонская домотканая чесуча и знаменитые хунцские сукна для черкесок. Около сада он увидел лечхумских крестьян. Они снимали с вьючных лошадей корзины с орехами, фасолью, яблоками и горскими продолговатыми хлебцами. Ничего еще не евший Меки купил один хлебец, обошел стороной корзины, в которых белели яйца и головки мегрельского сулугуни, а затем свернул к стоянке дилижансов.

«Эх, были бы деньги! Тут за один базарный день можно обзавестись всем хозяйством!» — подумал Меки и с вожделением поглядел в ту сторону, где продавали кровельную дранку из Салхино, каменные сковороды и корыта, глиняную посуду и огромные винные кувшины. Задержавшись на минуту перед будочками мелочных торговцев, чтобы послушать грустную песню рачинца-волынщика, Меки вышел на большую площадь, беспорядочно заставленную распряженными арбами. Здесь народу было меньше, но зато кишмя кишело всякой живностью и скотиной, пригнанной на продажу. На площади было очень шумно: покупатели и продавцы, чтобы услышать друг друга, кричали во все горло. Кулашские перекупщики окружили плетушки с домашней птицей. У каменной ограды — племенные телки и дойные коровы. В луже грязи лежат черные круторогие буйволы и сонно жуют бесконечную жвачку. Поодаль горцы прицениваются к абхазским лошадям, и счастливые местные мальчишки гоняют их по лугу то вскачь, то рысью, но чаще всего иноходью. В тени запыленных деревьев — красиво разрисованные дрожки с бубенцами. В дрожках сидят утомленные жарой и базарным шумом женщины и время от времени лениво перекидываются словом. Они уже покончили с торговыми делами и теперь нетерпеливо поглядывают туда, где стоят арбы свирских крестьян — там расположились их мужья, чтобы спрыснуть завершенные сделки прохладным цоликаури.

В дальнем конце площади, в стороне от толпы, стоят кучкой пятнадцать-двадцать человек. Они выделяются среди пестрого базарного люда городской одеждой и степенностью. Они ничего не держат в руках. Это известные во всем Хони маклеры-посредники, торгующие товаром, который нельзя вынести на рынок: домами, амбарами, виноградниками… Меки не пропустил на базаре ни одного бычка, приценивался к каждому. Кошелек его был еще очень легок, но парень так деловито расхаживал по площади, что один крестьянин всерьез затеял с ним торг. Меки, смутившись, поспешил убраться от него подальше. Увидев около каменной ограды джихаишских крестьян, торговавших рабочим скотом, он подошел и стал разглядывать быков. Один старик в войлочной шапке показался ему на вид добрее других. Меки робко заговорил с ним.

— Покупаешь? — спросил старик.

— Нет, я так…

— Так! А по базару расхаживаешь словно именитый купец! Проваливай отсюда! — закричал на него крестьянин. Меки направился к пролому в ограде, где расположилась другая группа торговцев, поднял из лужи буйволов, погладил их по хребтам, похлопал по шеям.

Долго бродил он по базарной площади, осматривал товар, приценивался. Сердце его было полно радости и надежд. Ему еще сильнее захотелось иметь свой дом — здесь, на шумном хонском базаре, он вдруг впервые по-настоящему поверил, что мечты его обязательно сбудутся. Видно, так уж устроено человеческое сердце, и не очень-то много нужно человеку, чтобы обрести силы, способные своротить гору. Не будь сердце таким — тяжко и горько жилось бы на белом свете беднякам. Далеко за полдень, вдоволь набродившись по базару, Меки тронулся в обратный путь. Он шел твердым шагом, гордо подняв голову, словно уже гнал домой пару сильных, молодых быков.

В долине маленькие пастушата снова встретили его градом насмешек и свистом. Меки насупился. Казалось, он только сейчас, первый раз в жизни, сообразил, что над ним смеются. Он остановился — и случилось небывалое: разозлившись, погнался за мальчишками.

Ой, мама! — заревел пойманный им Бичи-Бичи.

— Будешь еще называть меня Хрикуной?

— Пусти!..

— Будешь называть? — Меки дернул мальчугана за ухо. — Будешь, я спрашиваю?

Лишь после того, как Бичи-Бичи раз пять сквозь слезы повторил «Не буду!» — Меки отпустил его.

— Не бей меня, дяденька! — заискивающе сказал другой мальчик. — Я тоже не буду тебя дразнить.

Меки обрадовался: его назвали дядей!

— Не бойся, не трону, ты мальчик хороший, — улыбнулся он пастушку и погладил его по голове.

Свернув в свой проулок, Меки еще издали услышал крики и брань. По голосу он узнал Аслана Маргвеладзе — его надел примыкал ко двору Георгия Джишкариани. «Видно, опять сцепились».

Сразу за двором Джишкариани в сторону Катисцверы тянулся унылый, пустынный пригорок. Земля здесь была такая сухая и бесплодная, что никто на нее и глядеть не хотел. И конечно, все очень удивились, когда однажды Аслан, решив прибрать эту пустошь к рукам, привез арбу ивовых прутьев и поставил изгородь.

— Чудак ты! — посмеивался над ним Дахундара. — На что уж коза — скотина неприхотливая, но и та не будет пастись на этом пустыре. К чему ты его огородил? Только силы впустую тратишь!..