Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Спасибо за память, мой дорогой Шалома! Рассказывай, как живешь, что нового в Кутаиси, — отвечает Барнаба и ведет гостя в беседку из виноградных лоз.

Кутаисские новости интересуют Барнабу не больше, чем торговца — лошадь духанщика. Но таково уж правило торговли: оба, избегая прямого разговора, делают вид, будто сошлись в этом саду совершенно случайно, вяло перебирают разные пустяки и ждут, у кого раньше иссякнет терпение.

Вечереет. Шалома боится ездить ночью и поэтому сдается первым.

— Разорила нас война, Барнаба! — начинает он издалека. — Совсем нет спроса на фрукты. Раньше наши евреи встречали крестьян у самой заставы на Орпирской улице и тут же разбирали весь товар. Ей-богу! А теперь хоть домой к ним привези — даже в окошко не выглянут! Нынче больше в ходу яйца и птица. Дата и Мосэ прямо-таки разбогатели — третью лошадь покупают!

Шалома жалуется, ноет и теребит свою огненно-рыжую, по пояс, бороду-то перебирает ее, то оглаживает, то, словно встряхивая, подденет снизу рукой.

— Верно, Шалома, говоришь, верно, — подхватывает рассерженный уловками торгаша Барнаба. — Жизнь вздорожала, народу хлеб нужен, на что ему фрукты да сладости! Кстати — хорошо, что ты напомнил мне о Дате. Увидишь его — спроси: почему он не показывается, зачем теряет задаток?

Шалома вскакивает, как ошпаренный:

— Какой задаток, уважаемый?

— Третьего дня он сторговал у меня фрукты. Мы договорились, он оставил задаток и куда-то пропал.

— Не ожидал! Ай, не ожидал от тебя, Барнаба! Разве так поступают почтенные люди? Разве мы с тобой не сговорились еще весной? А теперь ты пользуешься первым же случаем, чтобы зарезать меня! Или мои деньги — не деньги? Что они — без номера? Подписи, что ль, на них нет? Что ж ты — на Дату меня променял? — взволнованно тарахтит Шалома, обливаясь по́том.

Барнаба прячет усмешку в усах. Задаток! Да он уже полгода и в глаза не видел Дату Пичхадзе. Но это вранье сейчас необходимо: оно дает направление беседе, как русло дает направление водам реки. Шалома попался на удочку. Он рысцой обегает сад, тщательно оглядывает каждое дерево. Там откусит от румяного яблока, здесь съест подернутую сизой дымкой сливу, понюхает персик. Поспорив с хозяином и всласть поторговавшись, он наконец договаривается и уезжает. Перед отъездом он раз десять наказывает Барнабе:

— Ради бога, не забывай спускать по ночам собачек — как бы не разворовали наши фрукты.

А когда отяжелевшие от зрелых плодов ветви совсем пригнутся к земле, Шалома Рижинашвили приезжает снова — теперь чтобы увезти купленный товар.

Но однажды вместо перекупщика явился ревком — и не стало у Барнабы ни сада, ни фруктов… И никто не торговался с ним, забрали, и все.

Барнаба Саганелидзе опять вспоминает тот зловещий день — и перед его глазами встает Тарасий Хазарадзе. Это он первым вошел тогда в сад. Какое радостное было у Тарасия лицо в тот вечер! Как он шарил по всем уголкам сада, как по-хозяйски осматривал каждое дерево! Словно огонь охватывает Барнабу при воспоминании об этом — Тарасий Хазарадзе пошатнул прочные устои его жизни. После того, как у Барнабы отобрали сад, он стал избегать Тарасия, старался не встречаться с ним. А случится столкнуться на улице, чтобы не видеть ненавистного лица, Барнаба так низко опускал голову, что с нее едва не сваливалась папаха.

Однажды — то ли нечаянно, то ли для отвода глаз — Барнаба Саганелидзе поздоровался с Тарасием. А тот молча прошел мимо.

— Тьфу ты! Стыда у тебя нет! — крикнул ему вслед обозленный Барнаба. — Только дикие звери не отвечают на приветствие! Тебе не среди людей ходить, а по лесам рыскать!

Тарасий обернулся. Глаза его гневно блеснули.

— Сорок лет я хожу по этой улице и не помню, чтобы ты хоть раз поздоровался со мной. Может, ты сегодня в первый раз меня заметил? — резко ответил он, и от его глухого, недоброго смеха мурашки забегали по спине Барнабы.

Подумать только: «тестоед» Хазарадзе пренебрег его приветствием! («Тестоедами» в насмешку прозвали всех Хазарадзе — говорили, что они всегда голодные и хватают со сковороды лепешку, не дав ей испечься.) Самолюбивый Барнаба с ожесточением дернул себя за ус и вошел в свой двор. Дурную кровь надо вовремя выпустить, иначе… Они с Тарасием — враги навсегда, на всю жизнь! Глухой смешок Хазарадзе до сих пор звучит в ушах у Барнабы, а в сердце у него всякий раз закипает злоба, когда он проходит мимо этих холмов, с которых ветер доносит пьянящий запах созревающего сада…

Внезапный шум отвлек Барнабу от его горьких воспоминаний. Он оглянулся: в калитку, которую кто-то оставил приоткрытой, ломились козы. «Войдут — совсем обгложут молодые деревья». Барнаба слез с арбы, шагнул к калитке, хотел было запереть ее, но вдруг словно кто-то остановил его заботливую руку. Он широко распахнул калитку, и козы вприпрыжку бросились в сад. Бывший его хозяин злобно усмехнулся и тронул арбу.

— Добрый день!

По склону поднимался Дахундара.

— Нет, братец, не скажу, чтобы день был добрый! — хмуро откликнулся Барнаба. — Отняли у меня сад наши уважаемые друзья — так хоть сами использовали бы его как следует. Иди-ка сюда, погляди! Вон что они творят! А еще называют себя коммунистами! На всей нашей Ухидо не было другого такого сада, а теперь — гляди: козы в нем пасутся!..

Дахундара заглянул в сад. Встав на задние ноги, козы общипывали листву с двухлетних саженцев.

— А! Чтоб им провалиться, нашим начальникам! Это же безобразие! — воскликнул могильщик и бросился в сад.

— Ты ведь не без языка, — начал Барнаба, когда Дахундара выгнал коз и запер калитку, — расскажи об этом кому-нибудь. Пропадет добро, сад погибнет. И ведь никто не побеспокоится, не найдет времени присмотреть за деревьями, поставить, где надо, подпорку.

— Убить мало нашего председателя! Чего же он отбирал сад, если не может за ним ухаживать!

— То-то и оно, брат! — уже смелее продолжал Барнаба. — Обозвали меня врагом, а какой я враг! Тоже мне — нашли Деникина! Вчера, оказывается, Тарасий объявил на собрании, что я палка в колесе коммунизма. Я, значит, доброму делу мешаю! Что программа у коммунистов хорошая — спору нет. Я ведь тоже за народ — в пятом году, во время беспорядков, сам выходил встречать казаков Алиханова на Губис-Цхали и лично, в собственные руки, отдал ему прошение — пожалеть наших обманутых смутьянами несчастных крестьян. Не пригласи я тогда к себе его казаков и не угости всех на славу — без разговоров спалили бы наше село дотла! Программу коммунистов я очень уважаю, да беда, братец мой, что наши коммунисты неправильно ее проводят. Где это писано, чтобы скотина паслась в саду? Мне коммунистическая программа очень нравится, а вот коммунисты здешние… Ничего хорошего о них сказать не могу.