Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Правду изволишь говорить, батоно Барнаба, — согласился с ним Дахундара.

— Завтра я посылаю Иуло с дровами в Кутаиси. Приходи приглядеть за мельницей.

— Занят я, батоно. Очень жаль, но занят. На базар должен пойти в Хони.

Могильщик еще раз проверил запор на калитке и простился с Барнабой.

«Хороший свидетель мне подвернулся! Завтра все село будет знать, что козы обгрызли саженцы в саду!» — довольно усмехнулся Барнаба и стегнул быков.

Сечет косой дождь, завывает ветер. Скрипят старые липы, сыплются на землю вороха пожелтевших листьев. Время от времени слышится глухой треск — где-то сломалась ветка или ветром сорвало с крыши черепицу. Холодно. Струйка дождевой воды попала в трубу. Шипят, трещат в печке сырые ольховые дрова. Дахундара выломал несколько балясин из церковных перил и подбросил их в огонь. Пламя вспыхнуло веселей. Дверь дощатой хижины то и дело распахивается под напором ветра, и Меки, который сидит на циновке перед печуркой, обдает холодными брызгами дождя. Друзья только что развязали выцветший, засаленный мешочек, высыпали деньги на тахту. Меки молча разглаживает смятые рублевки. Дахундара позванивает серебром.

Два года прошло с того дня, как Меки сшил себе мешочек-копилку. Сейчас, в это хмурое непогожее утро, он принес к Дахундаре свое последнее жалованье. Через полчаса будет дилижанс, они отправятся в Хони на базар и…

Меки протянул Дахундаре разглаженные бумажные деньги и, не сдержав волнения, робко спросил:

— Сколько всего?

— Не торопи, собьюсь!

Пересчитав по второму разу всю казну Меки, Дахундара нахмурился и, явно не спеша с ответом, заглянул в мешочек.

— Сколько? — голос у Меки дрогнул.

— И ста пятидесяти не набралось, — запнувшись и не поднимая головы, тихо сказал Дахундара, словно это по его вине копилка не оправдала надежд друга.

Меки улыбнулся, и улыбка у него вышла жалкой и горькой. Он не сразу понял, шутит ли Дахундара или правду говорит. Но когда понял, что это правда, на глазах у него показались слезы. Словно потеряв все на свете, он долго сидел молча и неподвижно — как неживой.

Дахундара отвернулся и принялся ворошить в печке дрова. Что сказать другу? Чем его утешить? Он с самого начала знал, что затея Меки окончится неудачей. Одобрял же он эту затею только потому, что бережливость парня вообще пришлась ему по душе. Дахундара считал, что будет неплохо, если Меки сумеет скопить пяток червонцев на черный день.

— Значит, никогда мне не купить быков? — тихо спросил наконец Меки.

— Что поделаешь, брат. Говорят, бедняк без божьего соизволенья на свет родился, — вздохнул Дахундара и начал собирать деньги.

Меки поднял голову.

— Значит, никогда не иметь мне своего дома? Так и буду всю жизнь гнуть спину на чужих людей?

Взгляд у него был мутный, как у пьяного.

— Э, брат! Если бы так легко было обзаводиться домом, на свете давно не осталось бы ни одного батрака! Погляди-ка! — Дахундара толкнул дверь и показал рукой на усадьбу Георгия Джишкариани.

За пеленой дождя можно было разглядеть в доме окошко, заткнутое красной подушкой.

— Уж сколько лет я вижу отсюда эту подушку! Настанет весна — ее уберут, придет осень — снова заткнут ею окно. Если уж Георгий не мог выкроить денег на стекло для окна, куда ж тебе с твоим жалованьем накопить на собственное хозяйство! Будь это так просто, не случилась бы и революция. Только нам и революция не помогла. Сначала меньшевики обещали раздать нам имения богачей, если мы будем за них голосовать. И что ж? Отдали мы им свои голоса, а они угостили нас плетками гвардейцев [1] Так назывались меньшевистские контрреволюционные отряды, существовавшие в Грузии до установления Советской власти 25 февраля 1921 г. . Теперь, правда, большевики наделили нас землей… Но на что мне пустая земля? Вот если бы дали нам по паре быков!..

Меки не слышал ни единого слова — из того, что говорил Дахундара. Он чувствовал внутри себя странную тяжелую пустоту, даже сердце билось у него как-то вяло и лениво. Он прилег на тахту — хоть бы забыться во сне! Но не так-то просто было после двух лет радужных надежд и мечтаний примириться с горькой действительностью, с тем, что все рухнуло. Сердце его медленно наливалось глухой злобой.

— Пусть собаки напьются крови Эремо! — вдруг процедил он сквозь зубы, сгреб деньги и встал.

— Ты хочешь взять сразу все? — испугался Дахундара. — Зачем тебе? Это же такая проклятая вещь… Тают, как снег на солнце, сами из кармана вылазят, будь они трижды прокляты!.. Возьмешь все — быстро останешься с пустым карманом. Немножко бери, на ближние расходы. А остальные давай спрячем обратно. Они ведь хлеба не просят…

— Да провались они! — Меки выругался и сердито захлопнул за собой двери.

В духане его дожидался сотский Кинцурашвили — Меки приглашали на собрание батраков.

— Не до собраний мне! — огрызнулся он и ушел на кухню.

Здесь он натолок кирпича, достал из ящика грязные ножи и вилки, но тотчас же, бросив все, присел на лавку. Работа валилась у него из рук, голова кружилась, словно он стоял на висячем мосту и глядел вниз, где бежала и бежала никогда не отдыхающая вода.

За стеной, в духане, Эремо переругивался с сотским:

— Ишь ты выдумали! Не смей мне больше говорить, что Меки мой батрак! Все село подтвердит, что я его усыновил.

— Я выполняю то, что мне поручено, — примирительно сказал Кинцурашвили.

— Ему поручено! За каким это чертом моему приемному сыну болтаться по собраниям батраков! Какого рожна он там не видел? Н-нет, братец мой, хватит! — духанщик повысил голос: — Я под Тарасиеву дудку плясать не собираюсь!

— Почему ты кричишь на меня, Эремо? Усыновил так усыновил. Покажи документ — и дело с концом. Больше мне ничего не нужно.

— А почему это я должен показывать тебе документ? Тоже мне власть! Ты что, председатель исполкома?

— Председатель не председатель, — не отставал сотский, — а парня ты все-таки позови. У меня к нему дело, а не к тебе.

Эремо разозлился:

— Ты полегче, полегче! Не забывай: по одной земле-матушке ходим. А она то так крутится, то эдак. Человек ты умный, а вот про это забыл.

— Помню! Только помолчи ты со своей географией! Крутится, крутится! — передразнил сотский. — У меня в школе от этого голова болела. Ну, я пошел. А работнику своему передай, чтоб к трем часам был в исполкоме. Не заставляй меня приходить еще раз.

— Можешь и сто раз прийти! — заорал Эремо. — А сына приемного у меня все равно не отнимете! — Меки услышал, как духанщик с грохотом захлопнул дверь за сотским.

«Сына приемного не отнимете! — горько усмехнулся Меки. — Ишь как заговорил!»

Он и не собирался идти на собрание батраков, но теперь, услышав этот разговор, сразу решил: пойду! Откровенно наглое вранье хозяина вывело его из себя. Меки выбежал из кухни, остановился перед духанщиком, который, сидя на лавке, грел у огня свои кости, и вызывающе уперся взглядом в его глаза: