Ян Винецкий - Человек идет в гору

— Есть, — признался Мишин. — И знаешь, почему я ему отказал? Он меня, собачий сын, в прошлом году подвел: не дал листового железа, пока я не позвонил самому министру.

— А если и он пожалуется министру, — ты и министра обманешь?

Наступила тишина. Мишин упрямо пригнул голову, помолчал, потом удивленно и не скрывая обиды произнес:

— Ну, брат, ты далеко зашел…

— Это ты далеко зашел со своей «коммерческой жилкой», чорт бы ее побрал! — Чардынцев встал и нервно зашагал по кабинету. — За повседневными делами, за хозяйственной суетой ты упускаешь из виду конечную цель. Да, да, упускаешь, Семен Павлович! Кто к тебе обратился за помощью — Губачев? Нет! К тебе обратился представитель социалистического предприятия. И ты отказал ему из-за каких-то личных счетов с Губачевым. Из-за труб, что ты утаил от Губачева, несколько районов не получат во-время тракторов. Ну как это назвать, скажи, Семен Павлович?

— С тобой трудно разговаривать, — обиженно огрызнулся Мишин, — ты к каждому факту подводишь какие-то неожиданные параллели.

— А как же иначе? Если ты коммунист, то во всем равняйся на конечную цель. Не вырождайся в делягу!

— Обидного о себе еще не слышал.

— Жаль. Солдатский котелок и тот любит, чтобы его с песком продраили.

Мишин молча перекладывал бумаги.

— Оппонент молчит, стало быть, разговор окончен. Так? — спросил Чардынцев и, остановившись напротив Мишина, продолжал: — Нет! У меня сегодня настроение заклевать директора.

— Осторожней. Завод сиротой оставишь, — ответил Мишин, не улыбнувшись.

— Вот-вот, об этом я и хотел тебе сказать. Весь завод один везешь. А где главный инженер, где главный технолог, где начальник производства? Почему только и слышно: директор приказал, директор не велел? Правильно ли это, Семен Павлович? Мне думается, неправильно.

— Период освоения, — вздохнул Мишин. — Приходится самому быть диктатором! В целях оперативности. А потом все уляжется на свое место.

— Но я слышал, ты так работал и во время войны?

— Было дело…

— И я болел этим. В самый ответственный момент хотелось самому быть одновременно на всех участках, делать все за всех. Носился из батальона в батальон, из полка в полк, как угорелый. Командиров полков держал за спиной, а сам командовал, горе мыкал. А знаешь, отчего недуг сей? От неверия в людей и переоценки собственной персоны. Опасный недуг! Надо излечиваться, Семен Павлович. И самое неприятное, что у тебя уже есть последователи. Добрывечер, например, работал один, без актива. А как захромал сам — провалился и цех.

Или есть там еще такой вихрастый бригадир Глеб Бакшанов. Я, говорит, лучший токарь завода, на мне вся программа держится. А бригаду забросил. Рабочие не выполняют норму, плохо зарабатывают. Видишь, куда кривая пошла?

— Выходит, во всех бедах виноват один я?

— Нет, не только ты. Виновата и партийная организация, не сумевшая во-время подсказать тебе.

Из Москвы позвонил заместитель министра, и Чардынцев не стал дожидаться окончания, обещавшего затянуться разговора…

В одиннадцать часов вечера Мишин позвонил Губачеву:

— Присылай машину за трубами, кладовщики напутали. Нужного тебе диаметра у меня оказывается труб — до чортовой бабушки!

Несколько дней директор ходил мрачный, при встрече с Чардынцевым холодно кивал головой.

Но Мишин долго сердиться не мог. После вечернего совещания с начальниками и парторгами цехов он попросил Чардынцева остаться.

— Алексей, — сказал он, глядя на чернильницу, — если кто-нибудь тебе скажет, что он пуще всего на свете любит критику и прямо-таки испытывает удовольствие, когда его щекочут этим острым предметом, — не верь. Критика есть критика. Брешет, стервец! Поостыв и поразмыслив, пришел к выводу: ты прав, Алексей. Спасибо!

За дверью послышался звонкий смех, и тотчас же в цех впорхнула стайка девушек. Это была бригада Наташи. Тоня взглянула на часы: до гудка оставалось еще сорок минут.

— Здравствуйте, девочки, — протянула к ним руки Тоня. — Что так рано?

— Здравствуйте!

— Не спится!

— Второй механический снится! — отозвались девушки.

Тоня взяла под руку Наташу. Ей нравилась эта красивая девчонка с темными смелыми глазами.

— Я серьезно, Наташенька: что всполошились так рано?

— У нас ежедневные занятия. Сегодня — чтение чертежей.

— А кто преподает?

— Когда сами, когда Добрывечер.

«А я этого не знала», — подумала Тоня, досадуя на то, что она, парторг, и впрямь плохо приглядывалась к людям, и одновременно радуясь хорошему начинанию.

— Молодцы! — похвалила она.

— Какое там молодцы! — обиженно повела плечом Наташа. — Прочитайте, что пишут о нас в «Резце». Они как раз поравнялись со стенной газетой, висевшей у конторки диспетчерской.

Наверху большими красными буквами было написано:

Ниже шел текст:

А внизу маленькими буквочками, похожими на мелкую стружку, отгадка: «Наташа и ее бригада».

— Это все Яшка! — раздраженно бросила Наташа.

— Зайцев?

— Ну конечно! Кому же еще? «Черепахи у тебя в бригаде, — говорит, — другие по три нормы дают, а твои девчата еле-еле за норму перевалили». А того не знает, сколько нам стоило труда нормы достигнуть. По утрам и по вечерам учимся, догоняем. На танцах уже не помню когда были. Девчонки просятся — не пускаю!

— Строга! — засмеялась Тоня. — На танцы тоже надо поспевать.

Она вспомнила недавний разговор с комсоргом.

— Бригада Наташи самая дружная, — сказал Зайцев с застенчивой восторженностью. — На собраниях — на одной скамейке, в столовой — за одним столом. Да что в столовой! Назначил один наш парень свиданье с Наташей. Так что вы думаете? Вся бригада пришла!

— Наташенька, — проговорила Тоня. — Завтра цеховое собрание. Ты должна выступить и от имени бригады взять обязательство давать по две нормы.

— Две нормы? — шопотом повторила Наташа. Лицо ее испуганно вытянулось. — Это… сейчас… невозможно.

— Возможно! — твердо сказала Тоня. — Трудно, очень трудно, но возможно. По-новому огляди свое хозяйство, своих девчат. Иными глазами, понимаешь? С точки зрения новых задач. И ты найдешь все, что нужно.

— Ой, Антонина Сергеевна, как вы меня ошарашили, — растерянно произнесла Наташа. — Может, другую бы бригаду выбрали, а? Глеба, например? Или Зайцева?

— Ты историю партии изучаешь? — спросила вдруг Тоня.

— Седьмую главу начали. До февральской революции дошли.

— Помнишь, в четвертой главе Сталин говорит примерно, так: пусть новое еще слабое, но если оно растет, если оно имеет будущее, оно неодолимо. Твоя бригада, Наташа, имеет будущее.