Ян Винецкий - Человек идет в гору

— Ну, это уж совсем не в стиле американской деловитости, — усмехнулся Николай Петрович.

Над пролетом проплыл мотор. Крановщик высунулся из своей кабины, с интересом разглядывая Бакшанова.

— Раскинемте карты будущего, мистер Бакшанов. Говорят, вы хотите догнать Америку?

— Да, мы догоняем Америку… разумеется, в смысле повышения технического уровня.

Брэдли отозвался коротким хохотком, будто его щекотали.

— Догоняете… ха-ха… Простите, я сегодня в хорошем настроении… ха-ха…

Он вдруг стал серьезным. Бакшанов уже привык к этим его неожиданным переходам.

— Хотите, мистер Бакшанов, я скажу вам откровенно? Только не обижайтесь… Вы, русские, большие фантазеры. Вот вы покупаете у нас эту машину — последнее слово американской техники. И что же? Привезете ее домой и попробуете сделать такую же игрушку сами, а? Пока вы будете пробовать, мистер Бакшанов, Америка уйдет вперед еще на десять лет!

Бакшанова возмутил самоуверенный тон Брэдли, но он сдержался и, сузив глаза, ответил:

— У нас есть поговорка: цыплят по осени считают.

— Америку догнать невозможно! Кто догонит нас? Беззубая старуха Англия, буйно помешанная Германия или эта молодящаяся старая дева Франция?

— Революционная Франция дала миру воздушный шар.

— Это было давно. В том-то и дело, что эти народы одряхлели.

— А другие народы еще отроки, хотите вы сказать?

— Вы угадали. Зрелости из молодых народов достигла одна Америка.

— Ну, а старость… станет когда-нибудь уделом Америки тоже? Как же увязать это с вашими словами, что Америку догнать невозможно? Не то, мистер Брэдли, не то! В ваших словах очень много пренебрежения к другим народам. Американский народ — умный народ, и я не поверю, чтобы он разделял ваше мнение…

«Самовлюбленный жирный индюк!» — с ненавистью подумал Бакшанов и приступил к осмотру машины, давая понять, что не намерен продолжать разговор.

Брэдли все время вертелся возле самолета. В ту самую минуту, когда его отозвал зачем-то начальник сборочного цеха, какой-то пожилой рабочий молча сунул что-то Бакшанову в карман и быстро отошел прочь.

Николай Петрович не показал виду, что он все это заметил. Вечером в гостинице он прочитал записку:

«Русский товарищ! Брэдли и компания собираются совершить гнусное дело. Когда самолет пройдет испытания в воздухе, они подрежут консольные части лонжеронов и снова заклеят крылья. Им нужно, чтобы там, в России, машина рассыпалась в воздухе по вине пилота и вы не могли ничего использовать из наших технических новшеств. Так они в субботу угробили летчика Кирби. Брэдли нужно было подковырнуть конструктора Смита, своего конкурента. Привет русским рабочим!

После испытания машины, когда уже только оставалось ее разобрать и подготовить к погрузке на пароход, Бакшанов потребовал вскрыть консоли крыльев. Брэдли побледнел, но быстро пришел в себя:

— Что это вы? Не доверяете нашей фирме?

— Обычная подозрительность покупателя, — отозвался Бакшанов. Лонжероны действительно оказались подрезанными и держались на одной верхней полке. Негодование душило Николая Петровича. Он только показал Брэдли рукой на лонжерон.

— О, какие негодяи! — с неподдельным огорчением произнес Брэдли. — Это кто-нибудь из рабочих…

— Негодяи! Но только не из рабочих, — ответил Бакшанов, пристально глянув в бегающие глаза Брэдли.

Он сел в машину и, не прощаясь, уехал. Вечером в гостиницу явился Брэдли.

— Мистер Бакшанов! То, что произошло, мы расцениваем как неудачу… как несчастье… для нашей фирмы это может иметь, вы сами понимаете, неприятные последствия. Мы просим не предавать этот случай огласке… — Он вынул из бокового кармана пиджака толстый пакет. — Здесь триста тысяч долларов… Это для вас, мистер Бакшанов.

В душе Николая Петровича поднялась ненависть. Хотелось ударить по этой жирной, нагло ухмыляющейся морде. Но он сдержался.

— Вы слыхали о русском ученом Тимирязеве? — спросил он хриплым голосом. — Из-за границы ему предлагали виллу в Италии, собственные лаборатории, богатое содержание. Он предпочел все эти блага осьмушке черного хлеба своей Родины.

— Вы поэт, мистер Бакшанов.

— Я русский, советский человек. А у советских людей Родина — не просто географическое понятие!

— Чепуха, мистер Бакшанов! По-моему, родина — та же жевательная резина: мы держим ее во рту, пока не выдохся приятный запах и вкус. — Он небрежно бросил пакет на стол.

— Мистер Брэдли! — сказал Бакшанов, вставая. — Когда приходят к кому-нибудь в дом, вытирают ноги.

— Я вас не понимаю…

— Уберите эту грязь! — закричал Бакшанов, указывая на пакет с деньгами. — И не смейте, слышите, никогда не смейте больше разговаривать со мной! Я не хочу вас видеть.

Брэдли молча взял пакет и злобно, по-волчьи сверкнув глазами вышел из комнаты…

Покупать в Америке машины Николай Петрович отказался и с первым пароходом выехал на родину.

Обо всем этом и рассказал Николай Петрович Огневу.

— И знаете, когда я вспоминаю о моей командировке в Америку, перед глазами стоит наглая рожа Брэдли и та гневная и честная записка американских рабочих.

— Две Америки! — отозвался Огнев. — Ну, спасибо! Теперь мне все ясно.

Двадцать долгих лет бродил Егор Кузьмич по России бездомным одичалым псом, приглядываясь, где бы укусить, да так, чтобы, во-время юркнув в подворотню, уйти от погони.

Когда последний министр самарского белого правительства адвокат Иванов был арестован и вскоре расстрелян, Егор Кузьмич, пребывавший в должности уполномоченного правительства по снабжению, сбрил бороду и начал новое, бесшумное, как тень, существование.

Поначалу шатался он по лесным дебрям, ютился в затянутых густой тишиной, словно тиной, монашеских скитах.

Потом, осмелев, выкрал у одного заезжего кооператора паспорт и с тех пор ходил под фамилией Ксенофонтова.

Где только не мыкал беду Егор Кузьмич! И на Алтае, и в Беломорье, и на Амуре. Только Волги сторонился: немало здесь знавало его когда-то людей.

Служил в кооперации, пакостил потихоньку: где недобрый слушок пустит, где в сахар керосину плеснет.

Принюхался как-то Егор Кузьмич к одному раскулаченному мужичку, почуял в нем сродственника по духу.

По наущению Егора Кузьмича, пустил раскулаченный красного петуха на колхозную конюшню в селе Заречье, погубил пожаром полдюжины коней, а сам сбежал, растаял, как дым в небесной дали…

Колхоз вскоре отстроил новую конеферму, из района получил ссуду на покупку коней, а Егор Кузьмич втайне грыз ногти: «Сколько ни топчи осот, он все вверх прет!».

Увидит Егор Кузьмич, как везут колхозники красным обозом хлеб, — душа загорится злобой, будто ее кто кипятком ошпарит.