Ян Винецкий - Человек идет в гору

Но никому и в голову не приходило оглядеть друг друга, посмотреть, как изменились они за эти долгие и тяжелые годы войны.

Николай сидел с Тоней в партере, в пятом ряду. Торжественная часть еще не начиналась. Справа от Николая молодой человек в черном, из грубой шерсти, костюме что-то рассказывал своей соседке — молоденькой, смуглой, робко поглядывавшей по сторонам девушке. Он говорил по-татарски, но Николаю голос показался знакомым.

— Здравствуйте, Николай Петрович!

— Ибрагимов? — неуверенно произнес Николай. И вдруг неистово стал обеими руками трясти его руку. — Здравствуйте, товарищ Ибрагимов. Я вас не узнал.

Николай вспомнил, что прежде называл его на «ты» и что теперь говорить ему так было бы нелепо. «Вырос! На моих глазах вырос», — подумал он.

И как бы угадав его мысли, Ибрагимов сказал:

— Когда я пришел на завод, мне было пятнадцать. Теперь мне семнадцать.

Николай улыбнулся.

— Давно вы у нас на аэродроме не были, Николай Петрович. Многих не узнали бы. Костя Зуев стал заместителем начальника цеха.

— А Лунин-Кокарев? — поинтересовался Николай. — Все еще петушится?

— Обломали. Теперь меня «Ибрайкой» не зовет больше. — Товарищем мастером называет. А работает по-прежнему крепко.

— Так вы… мастером?

— Давно, — ответил Ибрагимов. Потом солидно добавил: — С полгода уже.

Николай не успел засмеяться от уморительной серьезности, с какой Ибрагимов произнес «С полгода уже», — у стола президиума появился Мишин. Он был не в обычной своей полувоенной гимнастерке, а в темносинем штатском костюме, с орденом Красного Знамени на груди.

Для всех присутствующих это было неожиданностью: директор в будние дни не носил ордена.

— Предлагаю наметить кандидатов в состав президиума. — Со всех концов зала полетели громкие возгласы. Николай встал и неожиданно сиплым голосом крикнул:

— Ибрагимова!

Ибрагимов покраснел, а сидевшая рядом с ним девушка испуганно вздрогнула.

В президиум избрали много знакомых Николаю людей. Секретарь партийного комитета Гусев строго посматривал в зал, дядя Володя, степенно разглаживая рыжие подпаленные цыгарками усы, говорил что-то Александру Ивановичу, как всегда опрятному, поблескивающему своей полированной лысиной.

Среди избранных в президиум Николай увидел Миловзорова, начальника отдела снабжения. Николай улыбнулся, указывая на него, сказал Тоне:

— Ты знаешь, как на заводе зовут Миловзорова?

— Нет.

— «Декларация прав трудящихся».

— Почему? — удивилась Тоня такому странному прозвищу.

— Он страсть как не любит длинных рассуждений; когда ему приносят многословную бумажку на подпись, он возмущенно поправляет на носу пенсне и говорит:

«Э-э… что это за декларация прав трудящихся? Переписать короче и понятней!»

Тоня засмеялась.

После обстоятельного доклада Александра Ивановича о работе завода, выступил дядя Володя. Рабочие любили его веселую и острую речь, пересыпанную народным юмором.

— С праздником вас, товарищи! — начал дядя Володя. — Не зря, выходит, у станка мы стояли долгие дни и ночи, а потом, черного хлебца да постных щец навернув, — снова за дело! Зато услышали вскоре мы, как причастился фашист волжской водой… кровью закашлял! И будет кашлять, до самого Берлина кашлять будет, пока не подохнет, собака!

А нынче орденом завод наш удостоили. Много заводов в стране Советской, а расступилися все с почтением, дорогу нам дали: «Проходите вперед, братцы. По заслугам вам и место на виду». Выходит, в трудовые гвардейцы произвели нас. Теперь я не просто маляр Володя Шикин, а гвардии маляр Владимир Шикин.

Громкие аплодисменты прервали его речь.

— В пятнадцатом годе генерал мне «Георгия» вручал.

В публике засмеялись: дядя Володя затронул любимую тему.

— Говорит мне генерал: «Я тебе, рядовой Шикин, «Георгия» не затем вручаю, чтоб ты перед девками петухом ходил, а затем, чтоб примером ты был в службе воинской, чтоб все солдаты по тебе равнение держали!»

Вот я и думаю, что нам надо теперь так работать, чтоб все по нашему заводу равнение держали!

В президиуме и в зале бурно захлопали. Дядя Володя почесал рукой бороденку, прищурился:

— Хоть в праздник и не принято грехи вспоминать, а должен я и о них словечко промолвить. В суп и то перцу кладут! Всяко яблоко с кислинкой, известное дело. Вот сколько ни говорим, а гнилой мост через речку никто не починит. Рабочие проваливаются и, извиняюсь, в бога ругаются.

Или возьмите вы дорогу от трамвая к нашему заводу. Ухабы, ямы, грязь непролазная весной да осенью. Разве это дело? Какой поселок выстроили, — его и поселком назвать стало неудобно — город — светлый, просторный, а дорога все портит. Вот я и говорю, товарищи. Не худо бы и на это дело серьезное внимание обратить.

Дядя Володя отошел от трибуны неторопливой, развалистой походкой.

Николай долго и восторженно аплодировал.

Пятого мая весь завод вышел на субботник. Деревообделочные цехи чинили мост. Быстров заранее подвез лесу и теперь ввел в дело «гвардию» — неторопливых, уверенных в своем мастерстве владимирских плотников.

— Лихо работают! — говорил Быстров Гусеву, указывая на плотников. — Топорами, ровно иголками, орудуют. Им прикажи комару терем построить, — сделают. Да с кружевами, с петушками, с расписными воротами. И все топором, топором, леший их возьми!

От заводских ворот через весь поселок растянулись строители дороги. Здесь работали сборочные цехи. Десятки подвод подвозили песок, мелкий щебень. Дымили огромные котлы и чумазые асфальтщики длинными мешалками помешивали свое черное варево. Острый запах кипящего асфальта плыл в воздухе.

По середине заводского двора бригада слесарей сооружала фонтан, другая бригада усаживала его молодыми липами.

— Люблю работу артелью! — говорил дядя Володя, руководивший посадкой деревьев. — Артелью любое дело спорится. Потому — спайка!

Бригада девушек разгребала гору стружек, образовавшуюся на заводском дворе с незапамятных времен.

— Ну и девоньки! Хоть обручи на них надевай.

— Вы чем питаетесь, что вас так разносит, будто пшеничное тесто на опаре? — шутили слесари.

— Песнями, — отвечали девушки, и вот уже неудержимо-веселая, шуточная «Подружка моя» звенела десятками молодых голосов. На лицах многих рабочих жила довольная ухмылка: с песней и работа лучше спорилась.

— Правильно, девахи! — подмигивая, говорил дядя Володя. — Кто поет — того беда не берет!

Гусев в одной из них признал Тоню. Она была в синем стеганом ватнике и шерстяном платке.

— Не узнал я вас, Антонина Сергеевна. Вы похожи сейчас на бабу рязанскую.

— Мы питерские, — усмехнулась в ответ Тоня.