Ян Винецкий - Человек идет в гору

Месяц, бледнея, ронял серебро и, плавясь, оно тяжелыми, сверкающими каплями пригибало траву к земле.

Поеживаясь от холодка, Чардынцев взглянул на свои сапоги — их густо отлакировала роса.

За холмом у реки приглушенно токовал трелевочный трактор. Воздух был напоен душистым настоем трав и цветов. Легко дышалось. Сердце ласкала теплая волна воспоминаний.

Каждая былинка была ему здесь знакомой, каждый куст — свояком.

Быстро светлело. Березки перешли вброд молочную реку тумана. Из-за перелеска алыми петухами взмыли в небо первые облака.

Чардынцев вышел на гребень холма и остановился в изумлении.

У Шайтанки десяток парней и девушек копали котлован. Немного поодаль плотники топорами обтесывали длинные бревна.

«Не спит комсомолия!» — обрадовался он и сбежал вниз.

— Алексей Степаныч! — окликнул его звонкий девичий голос. У трактора — свежая, розовая, будто щедро облитая солнцем — стояла Танюшка. Серый комбинезон туго облегал ее стройную фигуру.

— Вот, — показала она на плотников, — готовим сваи для плотины.

— А кто руководит у вас строительством гидростанции? — спросил Чардынцев.

— Саня и я, — ответила Танюшка. Она сказала это так, будто руководство ее и Сани было делом само собой разумеющимся.

— Я имею в виду техническое руководство, — улыбнулся Чардынцев.

— Всякое! — проговорила Танюшка, удивляясь непонятливости Чардынцева. — Саня в минувшем году окончил электротехникум. Нам в Сельэлектро прораба давали — отказались. Вон он, прораб наш. Саня! — крикнула она вдруг. — Поди сюда!

Чардынцев увидел того самого кудрявого парня с застенчивыми и вместе строгими глазами, у которого «набираются ума» старики.

— Здравствуйте, товарищ полковник, — сказал Саня, подходя к Чардынцеву.

— Здравствуйте… товарищ прораб. Как идет стройка?

— Плохо. Потап Дмитриевич забрал людей на прополку. Причина уважительная, конечно. А нам котлован рыть надо, плотину ставить. Шайтанку в этом месте на три метра поднимем.

Он поднял по-военному висевшую на бедре планшетку и, развернув ее, показал проект.

Шайтанка, перехваченная посередине плотиной, катила крутые волны. На левом берегу на сваях стояло аккуратное здание гидростанции, вплотную примыкавшее к большой электрифицированной мельнице.

Вдали, сливаясь с горизонтом, уходили в поля столбы высоковольтной электролинии.

А по обоим берегам Шайтанки зеленели леса и дубравы, на покрытом сочной травой лугу паслось стадо коров. В левом углу, у выезда из деревни, высилось розовое здание дома культуры.

— Красиво! — похвалил Чардынцев.

— На бумаге! — негодуя, проговорила Танюшка. — Генератора нет? Нет! Людей Потап Дмитриевич забрал? Забрал! — она обиженно собрала губы. — У нашего председателя вместо сердца — деревянная трещотка!

— Зря председателя ругаете, — сказал Чардынцев. — Он завтра едет за генератором.

— И вы с ним? — спросили Саня и Танюшка в один голос.

— И я.

— Так вы уж, Алексей Степанович, от имени всех комсомольцев просим, помогите нашему председателю, — попросила Танюшка, блестя горячими глазами.

— И главное, товарищ полковник, генератор достаньте на шестьдесят киловатт. 19-киловаттный у нас есть, да в нем толку немного, — солидно и наставительно, как подобает его должности, сказал Саня.

Чардынцев слушал их и тихо, с затаенной гордостью улыбался…

И снова безмолвно, одними лишь красками бушевала заря. По реке плыли золотые отблески заката. Далекие синие перелески затягивало паутиной тумана.

Почернелый от времени буксир, шумно пыхтя и выбрасывая из трубы невероятную массу дыма, тащил длинную вереницу плотов. Хлопотливая посудина, казалось, выбиваясь из последних сил, боролась с могучим течением.

На последнем плоту, по-татарски поджав под себя ноги, сидел Потап Дмитриевич, а Чардынцев, обнаженный по пояс, подкладывал щепу под котелок, подвешенный на трех березовых палках. Когда Чардынцев нагибался, под лопатками катались бугрышки мускулов. На груди и спине синели большие рубцы от ран.

— Я гляжу, полковник, ты на плотах, как на полатях, — добродушно усмехнулся в бороду председатель колхоза.

— Так я ж на плоту родился, — весело отозвался Чардынцев.

Острый запах ухи щекотал ноздри. За плотом, дрожа крыльями, неотступно летела чайка.

— А что, Старшинов нигде не объявлялся? — спросил вдруг Чардынцев. У него внезапно возникло желание взглянуть в бесцветные глаза этого старого паука.

— Как в воду канул. При самарском белом правительстве был он каким-то уполномоченным. А потом сгинул. Может, пристрелили, а может, где-нибудь втихомолку коптит небо, леший его знает!

— Может быть, — коротко вздохнул Чардынцев. — Потап Дмитриевич, я беседовал с комсомольцами, обижаются они на тебя.

— Это все Танюшка. Неугомона бесова! — с сердцем сказал председатель колхоза. — Сперва опытный участок дай ей под помидоры. В книжке где-то про новый сорт вычитала. Ну, выделил. А нынче вот какой ультиматум выдвинула: «Покупай, дядя Потап, духовой оркестр». «Дядя Потап обойдется и так! — отвечаю. — Этак вы все трудодни в духовую трубу выпустите. Перед колхозниками мне ответ держать, а не вам». Так поверишь ли, столько шуму подняла — деваться некуда! «В корне отсталое понятие у вас, дядя Потап! Колхозники желают на трудодень получать не только продукты и деньга, а и музыку. Праздники справлять, на свадьбах играть, передовиков привечать, опять же, для молодежи — танцы…» и пошла, и пошла! «А ежели, — говорит, — вы, по черствости души, против, так мы сами перед общим собранием колхоза вопрос поставим!» Слыхал? «По черствости души». Ну, что ты будешь делать!

Сдерживая улыбку, Чардынцев проговорил:

— Неудобно, если комсомольцы через голову председателя к собранию обратятся.

— Сам знаю, что неловко, да боюсь, — засмеют, — неуверенно ответил Потап Дмитриевич, — скажут, нет, чтобы еще автомашину прикупить, либо скота породистого, так и ты, старый дурень, за комсомолом плясать вприсядку.

— Уверен, что собрание тебя поддержит, — сказал Чардынцев. — Душа советского человека теперь музыки требует. Подумай, Потап Дмитриевич, какую лютую беду народ выдержал, свободу, счастье свое отстоял.

Чардынцев закашлял — часто и глухо. В легких нещадно колола пуля.

Потап Дмитриевич заметил, как покрылся испариной высокий лоб Чардынцева, и разом побелело лицо.

— Пожалуй, и верно. Придется на правлении обмозговать… — сказал он тихо и смущенно умолк.

— Потап Дмитриевич, ты, говорят, бывал на Енисее? — В глазах Чардынцева проплыли лукавые огоньки: он вспомнил совет деда Никифора.

— Бывал на Енисее, бывал, и горькой ухи там немало похлебал, — живо отозвался Потап Дмитриевич и с видимым удовольствием разгладил усы. — Ежели не лень, полковник, послушай…