Ян Винецкий - Человек идет в гору

— Ничего не слишком! Будь ты в прошлом настоящим комсомольцем, ты не мог бы превратиться в обывателя!

— Громкие слова! — взорвало Суркова. — Вы не имеете права обвинять меня в неверности нашему делу.

— Врешь! Имею право! — вскричал Мишин, чувствуя, как у него бешено колотит сердце и дрожат руки. — Верность ленинизму проверяется на ежедневном деле, на будничной, самой, казалось бы, малой работе. И тот, кто этого не понимает, тот ни черта не понимает в ленинизме!

Когда через десять минут Сурков вышел из директорского кабинета, весь багровый и мокрый от пота, в приемной уже никого не было.

— Кто еще хочет уходить с завода? — громко спросил Мишин.

Секретарь доложил:

— Никого нет, Семен Павлович.

Мишин встретился глазами с Чардынцевым, и оба они — в лад друг другу — весело и удовлетворенно рассмеялись.

Жизнь свела вместе Никиту и Шуру в самом начале пути. Они родились в тот год, когда родители их вступили в только что организованный колхоз «Светлые огни».

— Дети наши с колхозом ровесники, — говорил Афанасий Стрелков сероглазому великану Дмитрию Огнибеда.

— Добро, кум, — ответил отец Шуры. — Дожить бы до свадьбы — вот уж попили б горилки и за колхоз, и за жениха с невестой.

Но мечта отцов не сбылась. В сорок первом году они ушли на фронт и оба погибли геройской смертью.

Никита с Шурой навсегда запомнили то метельное февральское утро, когда они, взявшись за руки, молча пошли в школу.

Метелица выла дико и страшно, подымала тучи снега, копала белые ямы, насыпала высокие сугробы.

Никита и Шура задыхались от ледяного ветра, часто падали и с трудом выбирались из снежных воронок, на ни разу не выпустили рук, крепко, до боли смежив пальцы…

Учительница Вера Александровна в страхе всплеснула руками:

— Ой, батюшки! Кто вас пустил в такую пургу? Мы сегодня не занимаемся.

— Мы сами… — угрюмо пробормотал Никита, а Шура, строго поглядев на Веру Александровну, добавила:

— Пап наших убили…

Учительница побледнела, тихо охнула. Потом ввела ребят в горницу, напоила чаем и весь день занималась, с ними — рассказывала о Родине, о ее героях и ученых, читала стихи. Ее губы дрожали. По лицу иногда пробегала судорога сдерживаемых рыданий.

А они сидели в пустом классе, держась за руки — строгие, молчаливые, с сухими, горячими глазами…

Может быть, тогда они и дали друг другу безмолвную клятву никогда не расставаться и идти вот так, взявшись, за руки, до последней грани дней.

Бойкая и смелая по характеру, Шура больше дружила с мальчишками, ездила с ними в ночное, слушала при свете костра страшные рассказы о Змее-Горыныче и Кащее, ныряла в глубокую речку Шайтанку доставать со дна ракушек.

В пионерском отряде Шура организовала стрелковый кружок, раздобыла в районном центре две мелкокалиберных винтовки и патронов.

И когда Шура вела ребят по селу, гордо подняв голову и четко подавая команду, председатель колхоза Потап Дмитриевич с гордостью говорил:

— Военного закала девка. Первой женщиной — маршалом Советского Союза будет, помянете мое слово!

Никита рос большим длинноруким парнем с добродушным, но энергичным лицом и неторопливыми движениями. Он не отличался разговорчивостью, но речь его была уверенной и твердой.

По вечерам возьмет, бывало, Никита отцовскую двухрядку и пойдет метелить по деревне голосистая песня:

Потом, растревожив девушек, гармонь уходила в луга, зовя за собой тихими переливами…

Летом сорок шестого года в село приехал представитель Министерства трудовых резервов набирать учащихся в ремесленное училище. Никита и Шура не знали, как им быть. Шура была склонна остаться: в колхозе создавалась новая семенная лаборатория, и Потап Дмитриевич метил поставить ее туда на работу.

Но раздумье было закончено одной фразой, которую будто невзначай произнес представитель министерства: «После окончания училища, — сказал он, — вас направят на авиационный завод».

Дело в том, что Никита и Шура с пятого класса мечтали стать летчиками. Они вырезали фотографии летчиков из журналов и газет, интересные статьи и рассказы об авиации. К окончанию школы у них получился большой альбом о русских летчиках.

Здесь были первые знаменитые на Руси авиаторы: Петр Николаевич Нестеров — автор мертвой петли и первого воздушного тарана, Сергей Уточкин — бесстрашный летчик и спортсмен, Ефимов, Васильев и другие.

Затем шел один из первых красных военлетов Борис Российский.

Центральное место в альбоме занимал Валерий Павлович Чкалов и его перелет по легендарному маршруту — через Северный полюс.

С особой любовью Шура разукрасила портреты смелых летчиц Валентины Гризодубовой, Марины Расковой и Полины Осипенко.

Заканчивался альбом фотографиями трижды героев советского союза — Александра Покрышкина и Ивана Кожедуба.

Теперь, сидя в клубе на собрании молодежи и услышав слова представителя министерства, Никита склонился к самому уху Шуры:

— Поняла? На авиационный завод! Поработаем, изучим самолет — и летать!

— А как же колхоз? — спросила Шура, оторопев от внезапности, с какой Никита принял решение.

— Колхоз к ученью дорогу не закрывает, — ответил Никита.

Но председатель колхоза отпустить обоих наотрез отказался.

— Постыдись, голуба, — корил Шуру Потап Дмитриевич, — куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Ну, чего ты увязалась за Никитой? Жена ты ему, что ли?

— Не ожидала я от вас таких обидных слов! — не стерпела Шура, сердито блеснув глазами.

— Ой, горяча, девка! Там, где ты зимой пройдешь, верно, снег тает. Я же тебя наметил в семенную лабораторию…

После вмешательства парторга колхоза, Потапу Дмитриевичу пришлось уступить. Он смягчился и даже сам вызвался подвезти Никиту и Шуру к станции.

— Вы же мне родных детей дороже. Живая биография колхоза! Обещайте же не забывать колхоза, навещать его. А ежели жениться надумаете — свадьбу справляют «Светлые огни», запомните!

Потап Дмитриевич растроганно мочил в пиве усы, матери Никиты и Шуры украдкой утирали слезы. Было торжественно и грустно…

Ремесленное училище и особенно завод произвели на Никиту и Шуру двойственное впечатление. С одной стороны, здесь все было новым, захватывающе интересным, с другой, — пугала необычность обстановки.

Длинные ряды токарных, строгальных и фрезерных станков, грохот электромолотов в кузнечном цехе, размеренные удары мощных штампов — вся эта разнообразная, могучая и умная техника подавляла своей сложностью и вселяла в душу сомнение — справятся ли они с этой премудростью.