Ян Винецкий - Человек идет в гору

Они медленно пошли по цеху.

Тут и там валялись заготовки, ящики. Под ногами пружинили стружки.

Высокие окна были густо запорошены пылью.

— А ведь сразу видно, что в нашем доме порядка мало, — обернулась Тоня к Добрывечеру. — Придется начинать с генеральной уборки.

— Э! Не в том загвоздка! — нетерпеливо отозвался Петр Ипатьевич. — Главное — в станочном парке. Прикиньте, сколько у нас ежедневно болеет станков — с ума сойти можно! Доведись это на Анну Сергеевну, сестрицу твою, — она бы тут такой тарарам подняла — страх! А мы ничего… Выдаем бюллетени на ремонт… Будто так и надо!

— Кто же выдает бюллетени? — строго спросила Тоня.

— Я выдаю! Без разбору. Всем, кто ни попросит, — глухо ответил Петр Ипатьевич. — Оттого и завел я разговор, что на совесть у меня камень нынче лег. Прав Чардынцев! По старинке я работал. Беспартийно!

— Шибче бей себя кулаками в грудь, Петр Ипатьевич! — сказал Никифоров, подмигнув Тоне и Добрывечеру. — Может, искру высечешь, чтоб огонь запалить.

— И запалю! — решительно вскинул брови Петр Ипатьевич. — А твои шутки не к месту, светлый месяц!

— Что же вы предлагаете? — спросил Добрывечер.

— Продумать надо. Все как есть продумать. От начала до конца.

— А пока еще не надумали?

— Нет, — смущенно признался Петр Ипатьевич.

— Что, дед? — захохотал Никифоров. — Не искрит? А то — за-па-лю! — он перестал смеяться, увидев, как ссутулился весь, потемнел Петр Ипатьевич. — Погляжу я на наш цех, товарищи, и вспоминается, как в сорок первом дивизия наша отступала… Отходим злые, усталые, раненых на себе тащим.

И вот у одной деревеньки, до сих пор помню — Марьин ключ называлась… перегруппировал Алексей Степанович силы дивизии. Перво-наперво, пригляделся к людям, кто на что способен. Сменил пяток командиров, потерявших голову, отобрал разведчиков — орел к орлу, расставил по новым ротным и батальонным участкам коммунистов и комсомольцев, и — пошло!

Вот и здесь, товарищи, надо нам подготовить контратаку. Пускай на одном участке. Но это поднимет дух всего цеха, точно вам говорю!

— Пригляделся к людям… — задумчиво, как бы про себя произнес Добрывечер. — Это ты прав. Мы плохо знаем людей наших. — Он остановился, уверенно сказал: — Завтра созовем общее собрание. Посоветуемся с рабочими.

— Иван Григорьевич, а не собрать ли нам сперва комсомольцев? — сказала Тоня. — Обсудим положение цеха и потом выйдем с единым мнением на общее собрание.

— Дельно! — охотно согласился Добрывечер. — Нехай так и буде.

За окном ветер ворошил листья тополя. Первый луч солнца, проскользнув меж ними, упал в груду не убранных после второй смены стружек и, запутавшись, смешно бился, не зная как выбраться…

Чардынцеву до начала комсомольского собрания так и не удалось поговорить с Точкой: комсорг казался очень занятым. Высокий и нескладный, с нездоровым лицом и бесцветными близорукими глазами, бегал он от станка к станку, перебрасывался короткими словами с молодыми рабочими, поминутно доставал из нагрудного кармана спецовки блокнот и делал в нем какие-то отметки.

Теперь, сидя рядом с Добрывечером на собрании и наблюдая за Точкой, Чардынцев понял, что его суетливость происходит вовсе не от занятости, а является внешней приметой характера.

Комсорг громко разговаривал с Наташей. Его руки все время были в движении: он то размахивал ими, словно отбивался от назойливой мухи, то нервно теребил полу своего пиджака, то, ломая грифель, чертил карандашом замысловатые фигуры на листке блокнота.

«Сколько энергии расходует человек зря!» — удивился Чардынцев и прислушался к разговору. Комсомольцы собирались вяло, хотя уже было время начать собрание.

— Ты отлыниваешь от комсомольской работы. Да, да, не спорь! За весь месяц не провел ни одной беседы. Хорош агитатор, нечего сказать!

— Павлин! Ты же забыл, что дал мне другое поручение, — ответила Наташа, спокойно глядя на секретаря.

— У нашего Емели — семь пятниц на неделе! — вмешался Яша Зайцев. — Сам поручил мне организовать самодеятельность, а на бюро ругал за стенгазету.

— Какое поручение? — спросил Точка, не обращая внимания на Зайцева.

— Создать бригаду токарей из девушек, — сказала Наташа, строго сдвигая брови. — Я толковала с ними. Боятся. Но ничего, бригада будет!

— Я о комсомольской работе, а она о производстве! — нетерпеливо подернул плечами Точка.

— Это и есть комсомольская работа. Я училась токарному делу. И девушкам помогала.

— Вот оно, наплевательское отношение к комсомольской работе! Да, да, не спорь!

Темные глаза Наташи сверкнули сдержанным гневом:

— Ты, Павлин, слишком легко обращаешься со словами. Разве производство не самое важное?

— Еще спрашивает! Основное — внутрисоюзная работа: кружки, беседы, лекции. Ты привязалась к своему станку и дальше ничего не видишь. Не спорь!

Лицо Наташи потемнело, на щеках пятнами проступил румянец…

— А то, что цех наш не вылезает из прорыва, — сказала она жестко, — и над нами смеются даже вахтеры: «стоит ли вас, срывщиков плана, пускать на завод?», я спрашиваю, это — основное или второстепенное?

«Молодец девушка! Вот бы кому секретарствовать, а не этому… начетчику! Либо вон тому беленькому, глазастому…» — подумал Чардынцев, с интересом прислушиваясь, но в это время пришла группа комсомольцев сборочного цеха.

Точка сразу оборвал разговор: он не хотел «выносить сор из избы». Появление сборщиков окончательно испортило ему настроение.

«Разворачивали бы работу в своем цеху, так нет! — шатаются по соседям, перехватывают инициативу…» — недовольно думал Точка, искоса поглядывая на пришедших.

Фарид Ибрагимов, рослый, черноглазый, в хорошо отутюженной рубашке, здороваясь с Точкой, громко сказал:

— Принимайте делегацию. Прошу отвести на мое выступление пять минут.

— Что это еще за выступление? — насторожился Точка.

— Обращение к комсомольцам второго механического цеха.

— У нас повестка дня… — начал было комсорг, но спохватившись, что сказал не то, вдруг спросил: — А с комитетом комсомола согласовал?

Ибрагимов смутился. Этого вопроса он ни с кем не согласовывал. Он просто созвал комсомольцев-сборщиков, и они решили принять обращение к комсомольцам механического цеха.

Нащупав слабину Ибрагимова, Точка дал волю своему негодованию:

— Ну, кто так делает?! Это же чистейший анархизм, матушка-стихия! Да, да, не спорь! Не согласовав с комитетом, не посоветовавшись, не увязав вопроса со мной, предварительно…

— Погодите! — вмешался Чардынцев, строго глядя на Точку, — вы спорите о форме, не выяснив содержания, О чем обращение?

— О том, что они задерживают сборку первого комбайна! — обозленно воскликнул Ибрагимов, показывая рукой на сидящих.