Ян Винецкий - Человек идет в гору

Бакшанов покраснел от неловкости и изумления.

«Как плохо еще мы знаем людей! — думал он. — В своем докладе я говорил, что не слышно технолога во втором механическом, а сегодня приходится убеждаться в обратном».

— Мне кажется, вы больше других способны воздействовать на начальника цеха, — проговорил Бакшанов, улыбнувшись.

— Нет, Николай Петрович. Не слушает он меня…

— Где он, кстати?

Лиза махнула рукой в сторону конторки.

— У себя…

Потом взяла Бакшанова за руку и, глядя на него с выстраданной надеждой, горячо зашептала:

— Поговорите с ним, Николай Петрович. Он вас очень уважает…

У Добрывечера сидел Рубцов. Оба приветливо поздоровались с Бакшановым. Он зорко пригляделся к молодым инженерам — лица у них были возбужденные, на столе лежали какие-то бегло вычерченные карандашом схемы.

— Я, кажется, прервал вашу беседу. Если не ошибаюсь, вы снова занялись изобретательством. Нечто вроде «Доруба», а?

Добрывечер засмеялся:

— Борис пришел ко мне с повинной. «Зря, говорит, я свалил на тебя вину на диспетчерке. Чем подводить друг дружку, — давай работать в контакте! Он теперь заместителем у Быстрова.

— Чудесно! — поддержал Николай Петрович. — Собственно это же самое привело и меня в вашу обитель.

Лицо Добрывечера стало настороженным.

Бакшанов вначале хотел выждать, когда уйдет Рубцов, а потом решил, что пожалуй будет лучше вести разговор при Рубцове — у него тоже дела не блестящи.

— Меня интересует, Иван Григорьевич, сколько зарабатывают у вас рабочие.

Добрывечер изумленно вскинул брови, взялся за телефон:

— Сейчас позвоню бухгалтеру, нехай даст справку.

— Не надо, — остановил его Бакшанов, — любопытно, знает ли о заработках рабочих начальник цеха, а не бухгалтер.

— Гм… примерно…

— Не примерно, а точно! Не удивляйтесь, Иван Григорьевич, что главный конструктор занимается не своим делом. Я пришел к вам как член партийного комитета.

— Точно не знаю, — сказал Добрывечер.

— Плохо. Заработок рабочих открыл бы вам глаза на многие неполадки. Поинтересуйтесь, почему у вас мало зарабатывают молодые рабочие. Вероятно потому, что они плохо знают технику? Так? Стало быть, их надо учить.

— Школу открывать мне недосуг, Николай Петрович. Надо программу выполнять, — возразил Добрывечер.

— А вы ее всегда выполняете?

— Иногда срываемся, — вздохнул Добрывечер.

— Вот потому и срываетесь, что не учите рабочих, не воспитываете их.

Добрывечер зевнул, осторожно прикрыв рот широкой ладонью.

— Я вижу, разговор становится скучным, — жестко сказал Бакшанов. Добрывечер невольно подтянулся.

— Соберите мастеров участков и коммунистов цеха и скажите, чтобы мастера явились со списками рабочих, где была бы проставлена заработная плата каждого человека.

— Хорошо, — нахмурившись, проговорил Добрывечер и медленно вышел из конторки.

Рубцов сидел молча, опустив голову. Потом, чувствуя на себе взгляд Бакшанова, выпрямился и взволнованно заговорил:

— Вы бранили нас…

— Я о вас ничего не говорил, — лукаво усмехнулся Бакшанов.

— Я принял это и на свой счет. Такое же положение и у нас в цехе. Вы говорили, Николай Петрович, что не занимаемся мы воспитанием рабочих! Правильно! Но ведь и нас, начальников цехов, тоже надо воспитывать. А наше воспитание ограничивается лишь «разносами» на «диспетчерках».

— Согласен, — ответил Бакшанов.

В контору цеха, смущенно покашливая, входили мастера.

Иногда случается в жизни такое, что и не поймешь, с чего у тебя вдруг закипела душа, и ноша уже не тяжела, и дали зовут, машут алыми цветами зари.

Тоня едва дождалась рассвета и, торопливо выпив стакан чаю, пошла на завод. Она хотела обойти цех, когда там никого не будет: так легче сосредоточиться на главном. Она была уверена, что теперь посмотрит на все иными глазами, будто сразу прибавилось в них зоркости.

В трамвае она встретилась с Петром Ипатьевичем.

— Куда вы так рано? — искренно удивилась Тоня.

— Туда же, куда и ты, товарищ Луговая, — ответил старик. — Задал нам Чардынцев баню! Отступили от партийной линии. А? Повернулся же язык у человека, светлый месяц!

— Что ж, он прав, — отозвалась Тоня.

— Бранить — нет ничего проще, это умела и моя теща. А попробовал бы он сам…

Тоня хотела возразить, но поняла, что старик ворчит только оттого, что безжалостно уязвили его гордость.

— Работали, на собрания аккуратно ходили, за год, пожалуй, дюжины две резолюций приняли, а главного-то и не видали. Главную резолюцию Алексей Степаныч нам выложил.

— А вы как… голосуете за или против? — спросила Тоня.

— И за и против! — ответил Петр Ипатьевич. — Ругал за дело. С начальником цеха в одной упряжке под гору катились… Что верно, то верно! Но зачем же, Антонина Сергеевна, говорить, что мы отступили от партийной линии? Разве так можно? Чай, не первый год я в партии, светлый месяц!

— Вот вы обижаетесь, Петр Ипатьевич, а действуете, откровенно скажу, неправильно. Голосуете и за и против, а вернее — ни за, ни против. Обиделись на Чардынцева, а промолчали, прямо ему не сказали…

— Как я действую, — это мы еще увидим! — отрезал Петр Ипатьевич, не замечая, как Тоня силилась сдержать улыбку. — Сынок мой тоже подбавил жару. Какая у вас заработная плата на участке? Ишь ты! А у нас, светлый месяц, за это душа не болела…

На завод они явились не первыми. В редеющей полутьме еще спавшего цеха ярко светилось широкое окно конторки Добрывечера.

Заслышав шаги, он быстро встал из-за стола и вышел навстречу.

— Здравствуйте, товарищи! — весело сказал он, пожимая им руки, будто знал заранее, что они придут чуть свет, и нетерпеливо дожидался их прихода. — Давайте обмозгуем, як будем ставить цех на ноги.

Тоня взглянула на его гладко зачесанные назад волосы, аккуратно повязанный галстук под белым воротником шелковой рубашки, на его твердое, утратившие прежнюю угрюмость, лицо и с невольной радостью подумала: «Похоже, наш начальник уже поднимается на ноги».

— Иван Григорьевич, — сказала она с нарочитой деловитостью в голосе, которая, однако, плохо скрывала волнение. — Мне кажется, надо сначала посмотреть все хозяйство цеха.

— Разве мы его не знаем? — поднял брови Добрывечер.

— Иными глазами посмотрим, — подчеркнула Тоня.

— Ага, понимаю! До сих пор глядели зажмурившись.

Хлопнула дверь, пропуская Ваню Никифорова. Он подошел под мелодичный перезвон медалей, подтянутый, свежевыбритый.

— Разрешите пристроиться? — громко спросил он и поздоровался со всеми за руку.

— С чего это вы вырядились сегодня, товарищ Никифоров? — улыбаясь, заметил Добрывечер.

— Имею интерес сопровождать начальство, — сказал Ваня, лукаво блеснув темными глазами. — Ничего не поделаешь, — фронтовая привычка. На войне я ординарцем был.