Анна Лупан - Обрести себя

Рассветает. В пепельном тумане начинают проступать очертания деревни. Сначала выделяются из ночной, мглы верхушки деревьев, трубы, крыши, потом различаются дома, заборы. День идет смелыми шагами, решительно придавив темноту к земле. Листва отяжелела от росы, с острых кончиков листьев падают капли. Роса стекает с крыши по водосточной трубе, звонко бьет в цинковое дно ведерка, предусмотрительно поставленного, верно, какой-нибудь юной красавицей: умоешься росой, будешь свежей и красивой, парни станут по тебе сохнуть. Звон и бульканье капель музыкально сливаются с петушиным пением.

Тр-рах! Кто-то кинул камушек? Нет, это в саду раскрылся бутон. Хрупкие его лепестки расправляются на свободе.

В пшеничном матово-зеленом поле дремлет перепелка.

Поют петухи. Час рассвета, час, когда ночь переходит в день. Час расставаний и новых встреч. Самые горькие и самые сладкие минуты. Время, когда распускаются цветы и отдают душу умирающие. Час колдунов, наводящих порчу на коров. Просыпайтесь, будьте начеку! В этот час рождаются дети и снятся самые сладкие сны. Час светлых надежд и необузданных желаний, ясных мыслей и больших страстей. Новый день уже наступил. Просыпайтесь!

Барабанщики деревни, хватит бить баклуши! Разбудите всех, чтобы никто не проспал этот замечательный час.

Под деревом пара влюбленных забыла о времени. И вдруг девушка вскакивает как угорелая, оставив поцелуй парня без ответа.

— Петухи поют, — шепчет она в испуге и бежит без оглядки.

— А чтоб вас! — ругается парень и долго глядит вслед подруге.

Петухи поют. В чашечке цветка проснулась пчела, пошевелила онемевшими ножками. Очень далеко залетела вчера в поисках взятка. Кошелочки полны были пыльцой. И такие тяжелые… Села отдохнуть на стебелек донника, уснула и встретила ночь в дороге. Сейчас самая пора лететь. Нехотя потянулась своим полосатым тельцем, умылась в капле росы. Никуда не денешься, нужно двигаться дальше, к улью.

Постепенно село оживает. Возвращается из ночного табун лошадей. На одном из холмов затарахтел трактор и потянул за собой плуг. Послышались голоса, где-то заплакал ребенок, разбуженный родителями, вероятно, из-за каких-то неотложных дел.

Рассветает. В доме Ариона Карамана еще мертвецки спят. Правда, не все. Сам Арион проснулся. Но не петухи прогнали его сон. Разбудил неопределенный шумок — то ли скрипнула кровать, то ли открылась оконная створка. Шум донесся словно бы из каса маре [11] Каса маре — горница в доме молдаванина. . Арион напряг слух, но больше ничего не услышал. Он вышел во двор, огляделся, бросил взгляд на окна каса маре. Как будто все в порядке. Все его три дочери спят, как дети после купания. Если бы ко всем петухам Трех Ягнят присоединились шпороногие горлопаны еще семи соседних сел, то и тогда дочери Ариона все равно не проснулись бы.

Недовольный своим подозрением, Арион вернулся в дом. Он не любил, когда его обманывали, но и подозрительных тоже не уважал. В семье все должно быть ясно и открыто, как на ладони. Детям нельзя ничего скрывать от родителей, родителям — от детей. В таком духе растил он каждое свое чадо с малых лет. В полнейшем доверии и откровенности.

На нужду Арион никогда не жаловался. Жил не очень богато, но и до бедности не доходил. Если ежегодно к началу колошения хлебов имел, на чердаке пару мешков прошлогодней пшеницы, то считал, что живет хорошо. А если, кроме того, в хлеву еще округлялась и свинья, то он братался с самим везением и мог переходить на «ты» с самим священником. Большего Ариону и не надо. И те, кто утверждают, что крестьянская натура жадная, поберегли бы лучше при себе в этом случае свои теории. На большее, чем нужно для жизни, Арион никогда не зарился. Таков уж у него характер. Сдержанный, уравновешенный. На своей Мадалине женился он по любви двадцать восемь лет тому назад. Был он тогда, что называется, голодранцем в рваных штанах, которого ожидала прочная бедность. И все-таки жили неплохо. Молодые и здоровые были, понимали друг друга. Жизнь уберегла их от ссор, особых забот и печалей. Единственное огорчение, которое омрачало одно время их маленький мирок, было в том, что Мадалина, несмотря на его желание иметь сына, рожала все девочек и подарила свету божьему четырех дочерей подряд. Но девочки все были здоровые и потешные. Так что серьезных разногласий в семье не было. Тем более что как только Мадалина приходила в себя после родов, она обнимала его и лукаво шептала:

— В следующий раз будет мальчик.

Так она водила его за нос много лет. Если, случалось, он терял надежду и начинал ее стыдить, что она не держит слова, Мадалина опять одурманивала его подхалимской речью:

— С девочками спокойнее, они послушные, ласковые, прилипчивые, далеко от нас не уйдут. А вдруг, не дай бог, война — все-таки с девочками легче. Конечно придется разориться на приданое. Но и приданое теперь не то, что было. Коврик, подушка — и прощай, батя.

Не согласиться с мудрыми словами Мадалины никак было нельзя. И единственное огорчение Ариона таяло, как ледышка на солнце.

Между тем девушки подымались, росли, начали оперяться, требовали платьев, ботинок, косынок. И бедному Ариону не оставалось времени для размышлений о мальчиках. Да имей ты и десять рук, все равно не успеешь заработать столько, сколько требуется на дочерей. Так и остался без сына.

— Ничего, вырастут, заведут свои гнездышки, и нам полегче станет, — как всегда, успокаивала Мадалина, стараясь приласкать мужа.

Постарел ли Арион, ослабела ли волшебная сила Мадалины, но со временем ее прибаутки уже не действовали так, как в старину, и Ариону от них ничуть не становилось легче. Постепенно в его душу стал проникать поток новых тревог за дочерей.

Странно все получалось: вместо того чтобы избавиться от хлопот, как предсказывала Мадалина, с ростом девушек заботы Ариона все увеличивались, усложнялись, просто подавляли его. Частенько ворочался он по ночам в постели, словно желая охладить простыню; одна дума занимала его: «Эх, лучше было бы с мальчишками! Ведь парню справишь костюм — носи несколько лет. А девчонкам — боже ты мой! — девчонки раньше времени выбелят твои волосы. Дня нет, чтобы не потребовалось для них что-нибудь новое. Не успеешь справить пальто одной, как, глядишь, у второй уже порвалось. Да разве только пальто?! Ленты, серьги, бусы, кольца и всякая другая чертовщина». Даже если бы Арион ковал деньги, все равно их не хватило бы. Да и то сказать — девушки все уже на выданье, нужно одеваться наравне с другими. До сих пор еще туда-сюда, кое-как сводили концы с концами. Что становилось тесным для одной, донашивала другая, одежда, как по лесенке, переходила к младшей. Мадалина подшивала, удлиняла, расширяла — все было нормально. Теперь же дочери, как близнецы, сошлись в один рост. И если одна просит новые чулки, то обязательно надо купить всем, иначе скандал. А это уже не два рубля, а целых восемь. Хорошо, если по два, а то есть чулки и подороже. Но последние дни не эти заботы осаждают Ариона, не они заставляют его ворочаться по ночам в постели. Не из-за них он не может найти себе места, словно карась на песке.