Анна Лупан - Обрести себя

— Каждая соломинка свою тень имеет, найдет и она кого-нибудь в свой срок, — утешала Ариона Мадалина, как всегда, не терявшая бодрости духа.

Но годы шли, суженый Виктории не являлся. И девушка зря поглядывала исподтишка на парней. Взгляд ее никого не обжигал.

— Парубки глупые, ей-богу, глупые, — жаловался Арион Мадалине.

— Можно подумать, что ты был умнее, — иронически откликнулась Мадалина, намекая на какие-то его проделки, запертые на замок времени.

Боясь, что жена опять начнет ворошить кое-что из прошлого, он поспешно согласился с ней.

Между тем Виктории перевалило за двадцать пять, а в деревне это срок, после которого не вышедшую замуж считают старой девой. Так что не зря сон обходит Ариона Карамана. Годы постепенно меняли характер Виктории, которая из доброй, доверчивой становилась злобной, зубастой, нервной. Теперь ее уже не встретишь на танцах, по воскресеньям она не ходит гулять с подругами. И одеваться стала неряшливей, редко задерживалась у зеркала, а по утрам выглядела более уставшей, чем вечером перед сном. Арион молчаливо страдал за нее и старался быть с ней мягче, уступчивей, щедрее. Но это не вызывало в ней признательности, а только раздражало. Она грубила ему, старалась чем-нибудь уколоть. А однажды, когда он пожурил ее за что-то, со злостью сказала:

— Я не просила вас рожать меня.

Арион не знал, что ответить, и молча проглотил обиду.

Может быть, Женя права, что не стала ждать, когда справит свадьбу старшая сестра. Во всяком случае, он любил их всех поровну и желал им только мира и радостей.

Немного волновало его и то, что Женя изменила земле, делу отца и деда и пошла в книжный мир. В книжки Арион не очень верил. По его мнению, они хороши только зимою возле печки, во время затяжной метели. А делать из книжки ремесло — пустое, несерьезное дело. Земля есть земля. Она тебя носит, кормит, поит. Она тебя примет к себе за пазуху, когда пробьет твой час, и ты возвратишься в хаос, из которого явился. Земля — основа основ, жизнь, и Арион крепко держится за нее, в меру сил передавая детям великую любовь к ней. Не очень вдохновляли его даже космические полеты.

— Ну и отсталый же ты, батя! — посмеивались дочери над его взглядами.

— Может быть, но вы меня не сдвинете с места, — упорствовал он.

Он искренне удивлялся, как могла Женя променять красоты полей на четыре стены, обшитые некрашеными стеллажами, — сельскую библиотеку. Спертый воздух помещения стер румянец с ее щек, придал лицу вялый, желтоватый оттенок. Арион от души жалел ее. Тоже мне работа — сидеть целый день и ждать, когда зайдет какой-нибудь бездельник и попросит книжку! Умереть можно от тоски. Однажды он говорил с ней на эту тему, настойчиво советовал переменить специальность, пока не поздно.

— Снова взяться за сапу? — насмешливо спросила она.

— Не вижу причины для смеха, — рассердился он, уловив в ее больших черных глазах лукавые искорки.

— Сапа отжила свое, будущее за книгами, отец. Даже ты, их открытый противник, держишь на подоконнике «Садоводство».

— Не такой уж я глупый, как вы все думаете, не о полезных книжках говорю, — слабо защищался он.

Арион не любил заводить споры и по возможности старался обходить их, предпочитая мериться силой в работе.

Немного радостей обещала ему и младшая дочь Анка. Избаловали сильно, растет кривлякой, задирает нос до неба, все не по ней, ничто не нравится, ни о чем не печалится. Над всем, что для него свято, она открыто насмехается и целыми днями вертится у зеркала. А когда девушка слишком любит зеркало, добра от нее не жди. Правда, и красивая, ударь ее счастье! Глаза, губы — просто загляденье. Был бы только ум, чтоб разбиралась, на кого глядеть. Беда, что сама знает о своей красоте и строит из себя черт знает что. Держится заносчиво, чуть что — надуется по любому пустяку. Думает, что все перед ней должны ходить на цыпочках. Парни убиваются из-за нее, а она играет ими, как орешками, водит за нос, фыркает: тот такой, другой сякой. И очень страшно Ариону — не натворила бы глупостей со своей красотой. Известно, кто долго выбирает, тот напоследок вынужден подбирать что попало. Кроме того, из красоты дома не построишь, а на работе Анка не очень-то горит. Родители знали об этом и потому делали все, чтобы она училась. После десятилетки года два она обивала пороги разных институтов, да попусту. Подвела математика. Правду говорят: чего боишься, от того не убережешься. С малых лет Анка не ладила с арифметикой, все не могла никак уловить ее смысла. Складывала, умножала, делила довольно успешно, а как доходило дело до вычитания, ее охватывало странное смятение и голова совсем «не варила». В конце концов вроде бы разобралась, поняла, но поняла механически. Смысл вычитания так и остался для нее темным лесом.

Конечно, Арион не прыгал от радости, когда она ни с чем вторично вернулась с экзаменов в институте. И денег много потратил, да и амбиция появилась: хотелось, чтобы и его род дал человека ученого. Но он даже не упрекнул Анку. И полслова не сказал обидного. Наоборот, утешал, как мог. Говорил, что наука — лошадь норовистая, с характером, не каждому дано ее оседлать, что, по древнему присловью, чем быть хвостом в городе, лучше уж — головой в деревне. Ученых сейчас не то что когда-то — расплодилось, как грибов после дождя. Особенно в последнее время. Уже больше народу в ученых ходит, чем с сапой в поле. Анка слушала его, осушая платочком черные глаза, как промокашкой чернила в тетрадке, когда ходила в школу. Чтобы заставить ее забыть о своем провале и о чертовой арифметике, Арион из интереса начал считать, сколько студентов только в их деревне. Выходило, что в Трех Ягнятах, где в старину вместо подписи ставили оттиск пальца, теперь около шестидесяти студентов. Любой недотепа стремится протолкнуть свое чадо в дверь науки. Сказать, что всех охватила необыкновенная тоска по книгам, нельзя. Просто многие полагают: кто выучился, живет полегче. Вот и рвутся в науку — и тот, у кого ум повострей, и лоботряс, совсем лишенный его. Все без разбору. А кто же хлеб выращивать будет? А? Так спрашивал, распалившись, Арион. Есть-то все горазды, да не что попало, а повкусней, получше. Чем ленивей человек, тем лучший кусок стремится он урвать, потому что труженик в работе подчас забывает о еде, а ленивому и делать больше нечего, как думать об этом.

Утешая, Арион вдруг почувствовал такую ярость к тем, кто сидит себе в тени да семечки грызет, что внезапно стал кричать на Анку без видимой причины:

— Вытри глаза и выбрось из головы дурь, раз не сумела ответить на экзаменах! Поменьше возле зеркала вертись, бестолочь!

Черт его дернул считать студентов своего села — растравил душу. Будто кто изнутри его подпалил. Как это так, шестьдесят учатся, а его дите нет?! Выходит, она глупее всех… Так разошелся, что чуть стол не перевернул. Как всегда, положение спасла Мадалина: