Анна Лупан - Обрести себя

— Что за звон, выкладывай, — торопит его Мадалина.

Ей не терпится все узнать, сон уже улетучился. Недовольная медлительностью мужа, который все еще тянет, она сердито добавила:

— Будто рожаешь.

Это выводит Ариона из себя, и он не подбирает слов, не ищет тактичной формы выражения, а выпаливает новость оголенной, какой уловили вчера его уши на огороде:

— Говорят, связалась с Микандру, сыном Рады и Мани Каланчи.

— Да ну?! Что она, сумасшедшая?

Мадалина поднялась и посмотрела на мужа, как на врага.

«Хорошо, что не сказал ей вчера, — подумал он. — Металась бы всю ночь как угорелая. А так хоть отдохнула по-человечески».

— Кто тебе сказал? — запальчиво спросила Мадалина. — Кто?

— Бадя Лулуца.

— Лесник?

— Ага. Как будто видел их ночью у родника в Кудрике.

— Не может быть! Каждый вечер Иляна ложится спать вместе с остальными…

— Я тоже знаю это. А он говорит, что видел. Клялся своими детьми, что не врет.

— Брехня. Твой Лулуца сплетник. Хочет опозорить мое дите и не знает как. Завистник проклятый. Злится, что она не такая, как некоторые другие, вот и хочет опозорить, прицепить ей хвост. Я ему покажу, так прижму, что только дым пойдет! Сейчас же пойду, осрамлю. В другой раз не захочет клеветать.

Разъяренная Мадалина стала искать свои юбки. Она такая: сказала — тут же сделает. Не остановишь — так наломает дров. Арион уже пожалел, что открылся ей.

— Ну, подожди, Мадалина, давай разберемся спокойно…

Но она уже ничего не слышит и не видит. Она раскалилась, как печь перед тем, как в нее сажают хлеб. В темноте надела юбку наизнанку, совсем рассвирепев, сняла, стала топтать ее ногами, потом вывернула. Когда торопишься, лукавый ставит тебе подножку. Чтобы не терять времени даром, Мадалина громко репетировала монолог, который она произнесет перед лесником:

— Сплетник проклятый, чертова вонючка, уже штаны скоро потеряешь, а все не успокаиваешься, напакостить норовишь. Так я тебе и поверила, развалина старая. И как только язык не отсох за эти поганые речи?! Может, что и померещилось — столько жить в лесу, одичаешь… Я ему глаза выколю, чтоб не сочинял всякие небылицы! Моя Иленуца — святая! Слышите? Святая! И чистая, как хрусталь!

Наконец она надела юбку как положено и ринулась к двери. В точности представив, как дальше развернутся события, Арион преградил ей путь:

— Послушай, Мадалина, ну-ка садись, успокойся. Слушай, что я тебе скажу.

— Ты тоже хорош, — обрушилась она на него. — Язык, наверно, оброс волосами, что не заступился за своего ребенка. Не мог осадить его сразу?!

За много лет совместной жизни Арион изучил жену так, что наизусть знает, что будет дальше. Теперь, чтобы заставить ее замолчать, нужно самому перейти в наступление. Другого выхода нет.

— Слушай, когда я говорю! — Арион повысил голос. — Тарахтит, ровно пустая бочка.

— Ладно, чего хочешь? — спросила она устало, и инициатива перешла в руки мужа.

— Чтобы не слышал больше ни слова о Лулуце, поняла? Он не баба, чтобы сплетничать. Уж если говорит, значит, так оно и есть. И кроме того, я сам кое-что чувствую. Час назад кто-то вошел или вышел из каса маре через окно. Своими ушами слышал. И не только сегодня. Давно, не раз слышал этот скрип, да все никак не мог уразуметь, что это значит. Тебе одно скажу: если поймаю, живым из рук не выпущу.

Из разъяренной пантеры Мадалина превратилась в послушного беспомощного ягненка. Села на край кровати, повесила голову и молчит. Неужели правда? Неужели Иленуца может выкинуть такой номер? Чем ты занимаешься, боже, где твои глаза? Куда ты смотришь? Вообще-то Мадалина не слишком религиозна, но в тяжелую минуту вспоминает о боге и призывает его к ответственности за беды, происходящие на земле. Неужели мало того, что Женя выскочила замуж, не спросив позволения родителей, да еще за какого-то непутевого, который только и делает что сидит себе в клубе и играет с подростками в шахматы? Мадалина хоть и не показывает своей неприязни, терпеть не может зятя. Почему — она и сама не могла бы сказать, но стоило его увидеть, как сердце переворачивалось и день был испорчен. Конечно, она это тщательно скрывала. Когда Женя собиралась замуж и ходила сама не своя, Мадалина сказала Ариону:

— Зачем вмешиваешься, ведь им жить вместе, а не нам.

Из-за любви к Жене так сказала. Теперь она жалеет, что так легко поддалась. С детьми надо быть посуровей, нечего потакать любому их капризу. Особенно когда речь идет о таком важном шаге. Судьба дочерей — ее судьба. Она носит их всех в своем сердце, как когда-то носила в утробе. Только тогда было легче, потому что носила их поодиночке и были они крохотные, а теперь несет всех четверых сразу и они такие большие и тяжелые. Как камни. Что они понимают, несмышленыши? Чуть загорелось сердце по ком-нибудь, сразу теряют покой и рассудок. Никого не слушают, никого не спрашивают. И бросаются в пропасть, убежденные, что совершают героический поступок. А когда дым развеется и голова прояснится, приходят к тебе и плачут.

— Неужели столько ума и у Иленуцы? — горестно вопрошает сама себя Мадалина.

Ариону жалко жену. В ней одни кости остались — маленькая, измученная. Надо было дать ей поспать еще хоть полчасика. Светопреставления бы не случилось. Девушки уже взрослые, и каждая успела получить заслуженный паек материнских бессонных ночей. Неужели еще недостаточно? Арион вспомнил, как двадцать с чем-то лет назад в непогожую ночь, когда еще не пропели третьи петухи, разбудила его Мадалина и послала за бабкой Настасией, деревенской повитухой. Глаза у жены были опухшие, рубаха мокрая от пота. Видно, уже несколько часов мучилась, бедняжка, и не смела его будить: знала, как смертельно уставал он. Тогда он работал в каменном карьере. Да еще каждый день ходил пешком семь километров туда, семь — обратно. Это было времечко! Не хватало сил дождаться ужина, — пока Мадалина мешала мамалыгу, засыпал как убитый. В то утро он не пошел в карьер — сидел, окруженный старшими дочками, на кухне и слушал, как в перерывах между душераздирающими криками жены барабанит дождь в окно. Бабка израсходовала все свое умение и силы и больше не знала, чем помочь. Была бы своя лошадь, поехал бы за врачом. Но Кэрэбуша забрали немцы, а Гнедой от бескормицы упал однажды в борозде и не поднялся. В то тяжелое время редко кто в селе имел свою лошадь. А тот, кто имел, ни за что не доверил бы ему в такую погоду: шел дождь вперемешку со снегом, грязь — по колено, дорогу не перейти.

— Не могла потерпеть немного, чтобы дорога замерзла, — в шутку упрекнул он Мадалину.

Думал развлечь ее, может, за разговорами забудет боль. Она улыбнулась сквозь слезы, а через мгновение закричала опять. От жалости и чувства беспомощности он готов был биться головой об стенку. Когда слушать ее крики стало совсем невмоготу, отнес Викторию и Женю к соседям, а сам с остервенением взялся рубить дрова. Уже много лет под забором валялось несколько вязовых пней, чудовищно скрученных и корявых. Сколько раз пытался расколоть их — ничего не получалось. В тот предутренний час он словно очумел: раздетый, с непокрытой головой, под дождем рубил, колол, разворачивал эти пни. Время от времени выходила бабка Настасия и утешала: