Анна Лупан - Обрести себя

Микандру польщенно смеялся. Он-то хорошо знал: не то что не поправился, а, наоборот, похудел. Раду обманывал ее материнский глаз, привыкший все преувеличивать, жаждущий видеть своего отпрыска в самом лучшем свете.

Микандру все чаще стал бывать в селе. Конечно, не только мать влекла его. Другой магнит тянул сильнее — та самая девчонка с голубыми, как цвет цикория, глазами. Он не искал ее, не ходил за ней, но сторожил ее тропинки. А когда она уже почти совсем забылась, — вдруг в воскресенье сама возникла на пороге их хибарки. Так внезапно появляется на лугу подснежник после долгой зимы.

— Нет ли у вас лопаты? — спросила она спокойно, не растерявшись от того, что он при виде ее не встал, а продолжал лежать на лавке. — А то мы пришли в карьер кирпичи делать, да одной лопаты не хватает.

Не встал же он из-за неловкости, из-за растерянности. Смотрел на нее с ненавистью, как на врага, которого не знаешь, как победить. Почувствовала ли она, сколько вражды излучал его взгляд? А если почувствовала, то почему тут же не повернулась и не убежала? Как иначе он мог к ней относиться, если она перевернула всю его жизнь? Глядя исподлобья, он тяжело встал и подошел к ней вплотную. Нехорошая мысль толкала его: повернуть ее и сбросить в овраг, чтобы не мутила больше его душу. Только руки не подчинились ему. Он поймал себя на том, что делает совершенно противоположное тому, что хотел: угодливо улыбается ей, разговаривает с почтением.

— Лопату? Конечно же есть!

Разве может не быть, если спрашивает такая девушка?! Чтобы немного прийти в себя, он не торопясь стал искать лопату где попало, пока не вспомнил, что одолжил ее кому-то. Девушка уже отступала: извинилась и собралась уходить. Но он не успокоился, побежал к ближнему дому, выклянчил лопату и минут через пять сам отнес ее в овраг, где Иляна со своими сестрами делала саманные кирпичи. Он даже помог им копать глину, принес несколько ведер воды, взялся месить глину. Его охватила небывалая жажда деятельности. Он перекопал бы весь овраг, да девушки стали подтрунивать над его энтузиазмом, и он вовремя образумился. Тогда он оставил их, выбрался на гору и оттуда долго глядел вниз. До сих пор он не ощущал в душе такого сложного переплетения восторга, нежности, любви. Он лег под куст шиповника, осенивший его своими розовыми цветами, и с наслаждением ловил гомон, доносившийся из оврага. Один голос он различал отчетливо, его ни с каким другим нельзя было спутать. На расстоянии вытянутой руки от него кустился белый клевер. Загадал: «Если найду четырехлистный, значит, она сама принесет лопату». Долго перебирал листики, но так и не нашел. И все же радость не покидала Микандру, а со все большей силой клокотала в нем.

А день тащился медленно-медленно, будто его тянули ленивые волы. Он ожидал вечера, ждал, дрожа от нетерпения. Он знал, что она не может не прийти, раз он так ждет. И клевер, конечно, врет. Так шло время, пока на закате Микандру не спохватился: внизу, в овраге, умолкли голоса. «Ушли, бросили лопату в карьере», — обожгла мысль. В гневе он схватил палку и стал остервенело хлестать клевер, приговаривая, как молитву:

— Обманщики, обманщики, обманщики…

— Что с тобой? Очумел? Чего бьешь траву?

Над ним стояла Иляна, держа под мышкой лопату, как ружье.

Совсем обезумел, ослеп — даже не заметил, как она поднялась в гору. Присмирев, ответил:

— Бью, чтобы знала мой нрав.

— И что, слушается?

— Еще как.

— Хвастун. Не трогай больше траву — грех.

— Кто тебе сказал?

— Мама.

— Еще что сказала тебе мама?

— Чтобы не разговаривала с парнями после заката.

— А что будет, если заговоришь?

— Придет медведь, заберет в мешок и унесет в лес.

— Ну?

— Честное пионерское.

— А разве в лесу плохо живется?

— Конечно. Там волки, медведи так и ждут, чтобы я им попалась.

— Такая большая, а боится.

— А если они меня съедят?

— А ты стань поперек горла.

— Хватит болтать, вот лопату принесла.

— Не вижу.

— Да вот она.

— Не вижу.

— Хочешь позабавиться?

— Нет, просто наша лопата волшебная — когда видна, а когда нет. Мама заколдовала в полнолуние.

— Вот трепач!

— Чтоб мне не подняться отсюда, если вру. Ты разве не почувствовала, когда копала, что она заколдована? Смогли бы вы так много наделать кирпичей, если бы не эта лопата?

— Кабы знала, не брала.

— Почему?

— Боюсь колдовства.

— Глупая, оно помогает жить.

— Что ты говоришь?!

— Не веришь? Приходи вечерком в полнолуние к колодцу с непочатой водой — увидишь.

— Тебе поверь!

— Надо поверить, иначе не сбывается.

— А если я не хочу?

— Что «не хочу»?

— Не хочу верить.

— Тогда я вырву зубами всю траву с этого косогора! Будет черная пустыня. Утыкаюсь иголками с этого шиповника, стану колючий, как еж, люди буду обходить меня, как нечистого.

— Ну, замолол.

— Придешь?

— Куда?

— К колодцу с непочатой водой.

— Не знаю.

— А кто знает?

— Святой Петр.

— Не увертывайся. Придешь?

— Нет.

— Почему?

— Я же сказала: мама не пускает.

— А если я все-таки буду ждать?

— Конечно, если тебе делать нечего…

— Ты хочешь, чтобы высох колодец?

— Какой колодец, чего болтаешь?

— Колодец с непочатой водой.

— Пусть сохнет.

— Тогда я превращусь в домового, буду бродить под окнами, не дам уснуть. Придешь?

Пришла. Разумеется, не в тот же вечер. И не в следующий. Пришла после многих вечеров, после многих случайных встреч, вроде только что описанной. Они нашли себе родник в зеленой ложбинке. Сюда по ночам гляделись все звезды, он вбирал в себя весь лунный свет. Сюда собирались соловьи, наверно, со всего света. Прозрачная родниковая вода омывала любовь Микандру и Иляны.

Девушка приходила тайком, когда засыпала вся деревня. С первыми петухами она возвращалась домой, власть колдовства кончалась. И рассвет встречал ее в постели. Микандру провожал ее почти до самого дома. Возвращаясь на полевой стан, он собирал травы, по которым она ступала, клал их под подушку От этого сон был крепче, а сновидения прекрасней. Эти травы вообще помогали ему во всем. Он осыпал ими лемех плуга, словно задабривая духов земли, и работалось легче. Трактор становился понятливей, земля мягче. Каждая его борозда была засеяна семенами любви. И она не могла не взойти сильной, всепобеждающей.

Когда живешь в деревне, то будь ты самый последний ленивец, по утрам долго не поспишь. Чуть рассвело, а тебя уже будит лай собак, хрюканье поросят, кудахтанье кур, перекличка у печек. В каждом дворе между погребом и домом есть свой очаг, в котором два раза в день — рано утром и поздно вечером — зажигается костер из хвороста. Этот древний ритуал, надоевший хозяйкам хуже горькой редьки, обычно оживляется малозначительными беседами, которые часто обнимают чуть ли не полсела, прыгая через заборы из хозяйства в хозяйство.